А хомяков молитва

Молитва

Смена, или как они между собой говорили, очередная вахта только началась, но настроение уже было испорчено. Погода ещё утром изменилась, пошел мелкий осенний дождь, и перспектива пролежать в мокрой траве следующий день совсем не радовала.

Недавно он заметил движение на «той» стороне. Какой-то человек осторожно искал удобную для себя позицию далеко в стороне от своих сослуживцев. Снайпер был уверен, что это такой же, как он сам, охотник.

Человек с винтовкой в руках давно уже не испытывал ни какой жалости к своим жертвам и абсолютно ни каких чувств к себе. Он даже научился внушать себе, что никого не убивает, и никакой связи между движением его пальца и падением человека где-то в трехстах метрах впереди нет.

Вот раньше, до изобретения огнестрельного оружия всё было по-другому. Воины бегали с огромными мечами, топорами и копьями. И тогда, чтобы убить человека, надо было находиться около него, рядом. Воткнуть в него, бережно начищенный накануне кусок металла, и глядя в глаза, видеть, как ненависть в них сменяется ужасом и страхом. Сейчас всё проще – шевельнул пальцем и кто-то где-то упал. Вот и всё. А выбор мишени через оптический прицел можно даже сравнить с подглядыванием в чужие окна через бинокль, и, на самом деле, отличается только уровнем комфорта.

Чего он там делает в этой яме? Почему долго не показывается? Наверно натекло воды, вот и пытается как-то от неё избавиться? Должно быть тоже погодой не доволен, но сразу чувствуется, воин опытный, все движения осторожные. Ну, точно коллега…

Вот замер, значит устроился, сейчас надо быть внимательней – он начнет осматриваться.

Но только через десять минут в яме, где находился невидимый противник, появился и стал медленно расти холмик с пучком травы сверху. Снайпер замер и прицелился. Тут же воображение перенесло его к той самой яме, и он отчетливо увидел поднимающуюся над краем ямы голову. Сейчас появятся глаза…

Ну и ну! Смотри, какая замечательная мишень! Вот это придурок!

Стрелок глубоко вдохнул, замер, дождался очередного удара сердца и плавно нажал на спусковой крючок. Потом стал провожать взглядом выпрыгнувшую из под мушки пулю.

А куда, собственно, ей ещё стекать остается?

Конечно в ближайшую яму.

Спокойно. Сейчас осторожно, чтобы не шуметь, ботинками сделаю в дальнем краю ямы нечто вроде углубления, вся вода перетечёт туда и будет лучше, хотя от холодной сырой травы все равно никуда не деться…

Вот и всё, пора приниматься за работу. Где-то там, впереди, лёжка снайпера, и сегодня я должен его взять. Сейчас осмотримся и …

Впереди раздался выстрел…

По звуку слышно – хорошая винтовка, лёгкая, но, одновременно, мощная. Можно даже позавидовать… не просто можно – нужно…

Вон он где прячется, сейчас и я его увидел. Только жаль, что поздновато… Он меня ждал, а я его нет. Потому и не успел…

Сейчас из ствола покажется пуля…

Плохо то, что голову уже не спрятать…, ловко он меня сделал…

А почему нам такие винтовки не выдают.

Неужели, на самом деле, поддерживают отечественного производителя… Оно конечно правильно, только и у нас ведь делают хорошие машинки…

Она уже должна была появиться…

Никогда особо в тебя не верил, и не понимаю, почему сейчас вообще заговорил с тобой, но поверь, я удивлён не меньше тебя. Понимаешь, она уже должна была появиться, но я не вижу её…

Чёрт… а я что, должен на самом деле её увидеть? Она ведь быстрая, раз и всё, вентиляция улучшилась…

А вообще, реально на таком расстоянии увидеть пулю?

Почему-то я знаю, что вполне реально.

Стоп, стоп, стоп! Он выстрелил, как только я наполовину высунул голову. Заметил, как я это сделал, взял чуть ниже и нажал на крючок. Выходит, тормознёт она где-то между моих глаз…

Вот, значит, почему переносица уже давно чешется…

И что? Что это знание мне дает? Я всё равно не успеваю даже глазом моргнуть… Получается, что мне от моего знания ещё хуже, чем им. Хорошо ведь, когда о таком не подозреваешь заранее. Живёшь себе, живёшь, потом хлоп и всё! Причём о том, что ВСЁ наступило, узнают только окружающие, тебе самому будет уже без разницы…

Нет, всё-таки плохо я про своих подумал, пусть они и дальше ничего не знают. Тогда, зачем мне знать, зачем это всё со мной происходит? Высунулся бы, получил между глаз…

В конце концов, я не просил это удовольствие себе растягивать…

Ты не можешь не слышать. Я ведь не сумасшедший, который разговаривает сам с собой. Я обращаюсь к тебе, и ты, дабы наш диалог имел место, меня должен слышать…

Где я научился так разговаривать.

Это я не тебя, это я себя спрашиваю. Ты следи за моей интонацией, а то в голове бардак – путаницы много.

Я ведь почему к тебе обращаюсь.

То к себе, то к тебе…

Ладно, не торопись с выводами, разберёмся…

Ты на мой трёп не обращай внимания, разговаривай с настоящими… а для меня… для меня просто бровью шевельни. Уверен, этого будет достаточно…

А то, понимаешь, некрасиво получится, я, вроде как, поверил в тебя, а ты на меня внимания не обращаешь. Я ведь так могу и в жизни разочароваться и … в тебе…

Вот чёрт! Хорош гусь, да? Самого Главного Мужика шантажировать, причем сразу, с ходу, даже особенно не познакомившись…

У меня, сам видишь, выбора то особого нет…

Нет, можно конечно предстать перед тобой с гордо поднятой головой, и начинать там права качать, так, мол, и так… но кому как не пастуху знать всех своих овец…

Ты меня должен знать…

Короче, я не мог не попробовать…

Так, что у тебя есть шанс сохранить для нас, людей, хорошего ценителя прекрасного. Те, кто сейчас рядом с тобой, уверен, все ценители, до одного. А здесь, таких как я немного…

Ты подумай, а я пока дальше…

Потом, не мешало бы вспомнить тебе о большом количестве моих родственников, уверен, что большинство из них прекрасно к тебе относятся, если не сказать больше. Улавливаешь мысль? Нужен ли тебе такой геморрой – разочаруются, слова плохие будут говорить. Не каждого убедишь, что если ты меня забрал, то я тебе нужен, что тебе без меня туго приходится. Они ведь меня знают не так хорошо, как ты.

В конце концов, ты как лидер своего, я уверен – самого многочисленного, профсоюза, должен быть заинтересован в сохранении и преумножении рядов сторонников самого себя. Да и их «членские взносы» тебе нужны, даже необходимы, ибо только благодаря этим «взносам» ты существуешь…

Получается, что я не только требую, я уже заставляю обратить на себя внимание и хоть что-то сделать. Поверь мне – сейчас сам себе поражаюсь. Но есть одна вещь в моём сегодняшнем поведении, которая меня успокаивает, и, даже более того, позволяет считать своё поведение правильным. Я уверен, что если бы ты не хотел, ты не дал бы мне ТАК думать…

Но правильно это всё при одном условии…

Что ты, на самом деле, есть.

Конечно же, ты есть…

Или пуля бы давно долетела бы до моего лба…

Она ведь всё ещё в пути.

Ведь молитва это и есть обращение к тебе?

Чем больше я говорю с тобой, тем требовательней и настойчивей звучит моя просьба. Что-то мне подсказывает, что всё это не совсем правильно. Как же другие то обращаются с тобой? Почему они могут обходить ловушки диалога с сильным покровителем? Как получается у них избегать конкретных требований к тебе?

Подожди, не подсказывай. Сейчас попробую сообразить…

Я думаю, что знаю ответ. Все молитвы придуманы заранее. Собраны в некий молитвенник, и люди освобождены от необходимости что-либо придумывать. Всё уже готово, причём готово на все случаи жизни. А я оказался незнайкой в этом вопросе. И, что называется – «Остапа несло»…

Губы сами произнесли твоё имя…

Нет… это невозможно…

Разве я имею право о чём-то тебя просить.

Кажется, об этом я уже думал, пытался рассуждать…

Неудивительно, мысли совсем перепутались. Ужасно хочется сосредоточиться, рассказать тебе, поделиться… может это и есть исповедь. Хочу сказать, что на самом деле ничего от тебя мне не надо. То есть для меня самого не надо, но ведь есть люди, которым без меня будет очень трудно. И это «трудно» однажды перерастёт в «невыносимо».

Моя семейная жизнь измеряется не годами, прожитыми с любимой, а командировками, прожитыми без любимой. Возраст сына я измеряю теми же командировками. В свои пять, он мне кажется слишком взрослым. Однажды, когда я вернулся с очередной маленькой войны, он вышел, не выбежал, из своей комнаты и обнял меня… как-то по-мужски.

Потом, в своих следующих окопах, я много думал об этом, и, наверно, понял его. Видя, постоянно плачущую мать, он однажды попытался её успокоить. Потом стал помогать ей по дому, и постепенно привык к тому, что мать надо постоянно отвлекать от грустных мыслей. Так он стал исполняющим обязанности мужчины в семье, пусть маленьким, но мужчиной…

Знаешь… я не хочу, чтобы он так рано стал настоящим мужиком. Пусть лучше на стенах в подъезде матюги пишет.

Так, давай посмотрим, где там у нас пуля?

Пуля блестит, капли дождя блестят, жучки на травинках блестят, слёзы на глазах блестят…

Когда хоть слёзы то успели появиться.

Что тут, недалеко шумело? Я так тщательно и осторожно готовился к предстоящей охоте на снайпера, что как-то отключился от постороннего шума…

Ты только пойми меня правильно. С одной стороны деньги. У нас в городке нет абсолютно никакой работы. С другой, представь себе следующую картину. Набирает она номер моего телефона, а труба ей сообщает, что абонент находится в какой-то недоступной зоне. Кому, как ни тебе знать какие такие недоступные зоны бывают. У тебя на небе и под землёй таких мест полно. Вот и придумывает себе моя милая, в какой из этих «зон» находится её муж в данный момент…

У неё седых волос больше, чем у матери, поэтому то и красится всегда. И всё время меня встречает разная. Интересно, какая она будет в этот…

Да ладно, и так всё всем понятно: не себя я накручиваю, ТЕБЯ.

У меня уже горло пересохло от болтовни…

Вон та капля смотрится больше других, да и вообще другая она какая-то…

Точно, это она и есть. Вот как ты выглядишь… родная моя.

А в комнате пахнет нашей улицей…

А на улице пахнет нашим городком…

А весь город пахнет моим детством…

Или это само детство пахнет всем этим…

Это значит, что звук перемещается со скоростью времени. Соответственно, если их скорости равны, значит скорость течения времени равна…

В меня должен стрелять не снайпер с «той» стороны, а учитель физики из нашей школы…

Недалеко от школы, в нашем городе стоит старая церковь.

Или правильно не церковь, а…

Нет, не знаю, я не разбираюсь в этом. Скорей всего здание нашей школы и этот храм раньше были чем-то общим.

Только сейчас подумал, мы ведь у школы никогда не хулиганили. Помню, часто «отмачивали» что-нибудь прямо на людях, посреди какой-нибудь улицы, у магазина, но чтоб у школы – никогда. Может тут есть какая-то связь?

Если к тебе всё время обращаются люди, то, несомненно, КТО. Но так как ты всегда молчишь, значит…

Опять ты меня запутал, или сам я запутался…

Хоть бы хмыкнул, раз громко смеяться стесняешься…

Ты вообще питаешься чем-нибудь? Подожди не отвечай, сейчас вспомню, что вы употребляете в пищу…

А…, ама…, нет, никак. Таблицу поправок на ветер помню, а это нет. У меня вообще память плохая на редкие слова и красивые фразы. Поэтому, извини, если сбивчиво получается, уж как умею. Интересно то, что добрую половину тех слов, которые сегодня ты от меня услышал, я никогда не произносил вслух…

И уже никогда не произнесу…

Чёрт! Господи, ты собираешься меня спасать или нет! Она уже совсем близко!

Боец резко обернулся и только-только успел подхватить за плечи, сползающего к нему в воронку солдата. В груди у парня зияло пулевое отверстий, из которого вместе с кровью выходили пузыри с воздухом. Рана была страшная, и было совершенно ясно, что жить ещё совсем безусому пареньку оставалось считанные минуты. Тот ещё не понимал, что случилась беда, что смерть его, практически, настигла, ей осталось только запахнуть свой черный плащ, навсегда закрыв человека от привычного ему мира. Упавший солдат ещё помнил, что должен выполнить поручение командира, который приказал вернуть снайпера в расположение взвода. Он отчаянно махал руками, не понимая ещё, почему не может просто передать приказ словами, а снайпер держал паренька на руках и смотрел в его юные глаза. Он понимал, что случилось невозможное, ни один специалист его уровня не положит бесполезную мишень, если уже практически держит на прицеле такого же как он сам. Это абсолютно не имеет никакого смысла.

Тогда почему этот урод сделал так?

Парнишка в последний раз взмахнул руками, как будто видел уходящего ввысь самого себя, сделав последнюю попытку вернуть всё на свои места, и навсегда замер. Снайпер ладонью закрыл солдату глаза и аккуратно положил его голову на кочку. Потом накрыл труп своим маскировочным халатом, взял в руку винтовку, легко выбрался из своего окопа и встал во весь рост. Но там, откуда так мучительно долго летела пуля, было тихо. И только мерный шум дождя нарушал эту мирную тишину.

Только не он, а я.

Откуда этот парень тут взялся.

Чёрт возьми, зачем я в этого болвана вообще выстрелил. На мушке снайпера держал, а подстрелил какого-то придурка. Что он сунулся в эту яму.

ЦЕРКОВЬ В ОДНОМ ИЗ НЕБОЛЬШИХ ПРОВИНЦИАЛЬНЫХ ГОРОДОВ.

В ТО ЖЕ САМОЕ ВРЕМЯ.

Молитв ради Пречистой Твоей матери,

Услышь меня, недостойную рабу.

Господи, в милостивой власти Твоей

Чадо мое, помилуй и спаси,

Имени Твоего ради.

Господи, прости ему все согрешения вольные

Совершенные им пред Тобою.

Господи, наставь его на путь истинный

Просвети светом Христовым разум его.

Спаси тело и душу его.

Сохрани его всюду: низко и высоко, близко и далеко,

Православная электронная библиотека

3699 Всего книг

51824454 Всего чтений

Библиотека на мобильном

Церковь одна

Единство Церкви следует необходимо из единства Божьего, ибо Церковь не есть множество лиц в их личной отдельности, но единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати.

Код вставки на сайт:

© Онлайн библиотека сайта Православие и мир, 2011-2017

Поделиться ссылкой на выделенное

Нажмите правой клавишей мыши и выберите «Копировать ссылку»

Хомяков А.С. Письмо к К. С. Аксакову о молитве и о чудесах

Вот вам, любезный К. С., письмо мое к Г., дру­жеское и кредитивное, и работа моя. Кажется, она не мерт­вая, не смотря на видимую сухость предмета и (как вы, к делу привычные, сами увидите) не бес трудная. Можете представить, чего стоило иногда одно слово, которого выводных или корня надобно было искать по целому лекси­кону, под разными буквами. Впрочем, оставим это. Вы сами скажете мне свое мнение. Перейду, к другому, важ­нейшему.

Хочу вам писать о вашем письме. Очевидно (и я это говорю с особенным удовольствием), мы совершенно одинакового мнения на счет главного вопроса. Вы, с совершенною ясностью и со справедливою оценкой слабо­сти человеческой и прав чувства перед сухою логикою, расширяете круг частных прошений; но, по моему мнению, вы тут увлекаетесь опять слишком далеко. Кажется, человеческой личности и ее естественной ограниченности вы даете излишний простор. С одной стороны, это меня радует, потому что вы были склонны слишком утеснять эту бедную личность, напр. хоть в искусстве, где вы стояли за полную безымянность (забывая слепого старика

*) Это письмо, по содержанию своему, находится в тесной связи с предыдущим и составляет как бы дополнение к нему. По какому поводу писано то письмо, на которое настоящее служить ответом — неизвестно. Пр. изд.

и всю поэзию Евреев, в высшей степени народную, и других). Как я говорю, эта реакция меня радует, но, с другой стороны, вы уже опять даете лицу в молитве права, которых оно не имеет. Оговорка «да будет воля Твоя» существует, правда, в самой идее христианской мо­литвы, но ее еще недостаточно. Шутливый противник Иезуитов говорил, что они учат людей (разумеется благо воспитанных), как просить у Бога не только « le pain quotiden » (хлеба насущного), mais encore du pain beurr é (но еще и хлеба с маслом). В этой шутке много глу­бокой правды. Без сомнения, в минуты тяжкой скорби и невыносимого страдания, просьба человека будет носить характер этой минуты: ибо тогда она совпадает с мо­литвою о насущном хлебе, которую излишняя духовность напрасно толковала в смысле молитвы о дарах духовных (в эту натяжку впадали и иные из Св. Отцов). Но пусть вы в детстве просили у Бога слоёных пирожков: детство имеет перед Богом свои права; теперь такой молитвы вы себе не позволите, и никто не позволить. Почему же? Потому что молитва, кроме покорения воле Божией, требует обновленного сердца и не рабствует плоти, с ее даже невинными желаниями. Не грех пред­почитать вино воде и слоёный пирог черствому хлебу (этому служит доказательством чудо в Кане Галилейской и слова Павла о еде и посте), но грех переносить тре­бования или услаждения жизни земной (разумеется своей, а не чужой) в молитву. Христос обратил воду в вино не для Себя, а для других, и тем научил нас ста­раться не только о сытости, но и о комфорте братий наших (опять наперекор нашим псевдо аскетам).

Поэтому, нимало не отвергая, что молитва есть и прось­ба, я полагаю, что круг ее в этом смысле весьма тесен, и что следовательно личности в ней не должно быть излишнего простора.

За этим, не скажу возражением, но пояснением (ибо полагаю, что такова же была и ваша, только не­досказанная мысль), разумеется, я с вами во всем согласен. Прибавлю несколько слов о чуде. Во-первых, я

нахожу, что вы совершенно верно называете видимое чудо еще грубым проявлением воли Божией (точнее: проявлением для грубых). Св. Писание называет его знамением. Помните, что я писал в другом, вам известном, пись­ме о страсти некоторых людей к чудесам известного рода. Такова причина, почему я не допускаю, или, лучше сказать, с досадою отвергаю в Христианстве все эти периодические чудеса (яйцо пасхальное, воду Богоявленскую, и пр.), до которых много охотников. Это все, мало по малу, дало бы, раз допущенное, самому Христианству ха­рактер идолопоклонства и, как вы говорите, немало было и есть еще попыток обращать веру в магию, или, по моему названию, в Кушитство. К этому особенно склонны паписты; но из них некоторые постигали опа­сность и восставали против зла, напр. Боссюст смело ска­зал: « il y en a qui Christ m ê me se fout une idole » (есть люди, которые даже из Христа делают себе идола). Но вообще, о чуде, miraculum , можно сказать только то, что сказано в самом его названии: вещь удивительная. Те­перь, почему вещь удивительная должна считаться частным нарушением общих законов? — я не вижу. В Аме­рике вам показывают толстый брус железа, который висит на воздухе. Приглашают вас его опустить; вы налегаете, он подается и потом вас поднимает, и про­исходить забавная борьба между вами и висящим брусом. Ну не чудо ли это? Нет, говорить Б. это гальванизм. Правда; но оно не чудо потому, что вы знаете силу, ко­торою производится частное явление, по-видимому, наруша­ющее общий и непреложный закон тяжести. Отнимите ва­ше знание, и остается дело колдовства, магии, чудо. Исцелен слепой: вы говорите — чудо, и правы: оно удивитель­но, но оно точно также проявление силы, о которой вы еще не имеете полного знания. Чтобы дело яснее понять, надобно бы сперва спросить: что такое сила, сила вообще? Это вопрос очень важный и который непременно ставит в тупик материалиста. Вещество является нам всегда в пространстве, в атомистическом состоянии. Очевидно, ни­какая частица вещества не может действовать вне своих

пределов, т. е. действовать там, где ее нет. Итак, никакой частной силы быть не может, и сила является принадлежностью не дробного вещества, но все-вещества, т. е. уже не вещества, но идеи, уже не дробимой, но все­целой, не рабствующей чему иному, но свободно творящей силу. Итак, сила сама есть только иное название воли. Какой? Самая плохая логика доводить уже тогда до идеи, что эта воля есть воля Божия. Тут явно исчезает всякий спор, всякое несогласие между чудом и обычным ходом мира. И в этом мире воли Божией, свободной, ходит опять свободная наша воля, всегда свободная в себе, хо­тя всегда подчиненная (как вы сказали) высшей воле в отношении своего проявления или последствий своего про­явления. Так желающий вредить может помочь нехотя, и желающий помочь — вредить нехотя. Но воля Божия прояв­ляется не для себя, а для разумного творения, человека, и когда воля человека, по своим чистым и святым побуждениям (всегда любви), совпадает с характером во­ли Божией (т. е. любви и святости), происходят новые явления, по-видимому, чуждые общему порядку вещей. В этом, для меня, проявляется нравственный характер того, что мы вообще называем силою. Не знаю, ясно ли высказал я свою мысль; но для меня ясно, что всякое явление мира физического есть только непонятое нами проявление — гра­мота — воли святой, Божией. Очевидно, мы с вами со­гласны.

Заметьте, возвращаясь к молитве, что всякое исполне­ние молитвы есть чудо, и что, по тому самому, ее исполне­ние обусловливается, как и всякое чудо, совпадением ха­рактера просьбы с характером воли Божией в любви и святости. Христос ходил хозяином в мире воли Божией, по совершенству своего духовного существа; но Он отверг всякое чудо ненужное, в ответе, обличавшем сатану: «не искушай Господа Бога». Вот вам ответь на ваше письмо, а толки еще будут впереди.

© Гребневский храм Одинцовского благочиния Московской епархии Русской Православной Церкви. Копирование материалов сайта возможно только с нашего разрешения.