Советуем ознакомиться алексеевич чернобыльская молитва с несколькими вариантами на русском языке, с полным описанием и картинками.
Алексиевич Светлана » Чернобыльская молитва
Содержание
ISBN: 5-9691-0128-1, 978-5-9691-0128-9
Несколько десятилетий Светлана Алексиевич пишет свою хронику "Голоса Утопии". Изданы пять книг, в которых "маленький человек" сам рассказывает о времени и о себе. Названия книг уже стали метафорами: "У войны не женское лицо", "Цинковые мальчики", "Чернобыльская молитва". По сути, она создала свой жанр – полифонический роман-исповедь, в котором из маленьких историй складывается большая история, наш XX век. Главной техногенной катастрофе XX века – двадцать лет. "Чернобыльская молитва" публикуется в новой авторской редакции, с добавлением нового текста, с восстановлением фрагментов, исключенных из прежних изданий по цензурным соображениям.
Чернобыльская молитва
Алексиевич Светлана Александровна
Содержание
- В начало
- Перейти на
Мы воздух, мы не земля.
“. Надо прежде всего прорвать завесу неизвестности, окружающей Беларусь. Ведь для мира мы terra icognito – неизвестная, неизведанная земля. О Чернобыле все знают, но только в связи с Украиной и Россией. “Белая Россия” – так примерно звучит название нашей страны на английском языке.”
“Народная газета”, 27 апреля 1996 г.
“На территории Беларуси нет ни одной атомной станции. Из действующих АЭС на пространстве бывшего СССР географически к беларусской границе ближе всех размещены АЭС с реакторами типа РБМК: с севера – Игналинская, с востока Смоленская, с юга – Чернобыльская.
26 апреля 1986 г. в 1 ч. 23 м. 58 с. серия взрывов разрушила реактор и здание 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС. Чернобыльская катастрофа стала самой крупной технологической катастрофой XX века.
Для маленькой Беларуси (население 10 млн.человек) она явилась национальным бедствием. В годы Великой Отечественой войны немецкие фашисты уничтожили на беларусской земле 619 деревень вместе с их жителями. После Чернобыля страна потеряла 485 деревень и поселков: 70 из них уже навечно захоронены в земле. В войну погиб каждый четвертый беларус, сегодня каждый пятый живет на зараженной территории. Это 2,1 млн. человек, из них – 700 тыс. детей. Среди факторов демографического угасания радиация занимает главное место. В Гомельской и Могилевской областях (наиболее пострадавших от чернобыльской катастрофы) смертность превысила рождаемость на 20%.
В результате катастрофы в атмосферу выброшено 50х10 Кu радионуклидов, из них 70% выпало на Беларусь: 23% ее территории заражено радионуклидами с плотностью больше за 1 Ku/км2 по цезию – 137. Для сравнения: на Украине заражено 4,8% территории, в России – 0,5%. Площадь сельхозугодий с плотностью загрязнения от 1 и больше Ku/м2 составляет свыше 18 млн. гектаров, стронцием 90 с плотностью 0,3 и больше Ku/м2 – около 0,5 млн. гектаров. Из сельхозоборота – выведено 2,4 тыс. гектаров земли. Беларусь – страна лесов. Но 26% лесов и большая половина лугов в поймах рек Припять, Днепр, Сож относятся к зоне радиоактивного загрязнения.
Как следствие постоянного воздействия малых доз радиации с каждым годом в стране увеличивается число больных с раковыми заболеваниями, умственной отсталостью, нервно-психическими расстройствами и генетическими мутациями. “
Сб. “Чернобыль”. “Беларуская энциклопедия”, 1996, с. 7, 24, 49, 101, 149.
“По данным наблюдений, 29 апреля 1986 года высокий радиационный фон был зарегистрирован в Польше, Германии, Австрии, Румынии, 30 апреля – в Швейцарии и Северной Италии, 1-2 мая – во Франции, Бельгии, Нидерландах, Великобритании, северной Греции, 3 мая – в Израиле, Кувейте, Турции.
Заброшенные на большую высоту газообразные и летучие вещества распространялись глобально: 2 мая они зарегистрированы в Японии, 4 мая – в Китае, 5-го – в Индии, 5 и 6 мая – в США и Канаде.
Меньше недели понадобилось, чтобы Чернобыль стал проблемой всего мира. “
Сб. “Последствия Чернобыльской аварии в Беларуси”. Минск. Международный высший Сахаровский колледж по радиоэкологии. 1992 г., с. 82.
“Четвертый реактор, именуемый объектом “Укрытие”, по-прежнему хранит в своем свинцово-железобетонном чреве около 20 тонн ядерного топлива. Что с ними происходит сегодня, не знает никто.
Саркофаг сооружали наспех, конструкция уникальная, наверное, инженеры-разработчики из Питера могут ею гордиться. Однако монтировали его “дистанционно”, плиты стыковывали с помощью роботов и вертолетов – отсюда и щели. Сегодня, согласно некоторым данным, общая площадь зазоров и трещин превышает 200 квадратных метров, из них продолжают вырываться радиоактивные аэрозоли.
Может ли саркофаг разрушиться? На это тоже никто не ответит, до сих пор невозможно подобраться ко многим узлам и конструкциям, чтобы узнать, каков у них запас прочности. Зато все понимают: разрушение “Укрытия” привело бы к последствиям даже пострашнее, чем в 1986-ом. “
Журнал “Огонек”, N 17, апрель 1996 г.
Одинокий человеческий голос
“Я не знаю, о чем рассказывать. О смерти или о любви? Или это одно и то же. О чем?
. Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли. Я говорила ему: “Я тебя люблю”. Но я еще не знала, как я его любила. Не представляла. Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: “Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду”.
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось. Все небо. Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами. Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар.
Четыре часа. Пять часов. Шесть. В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать. Его любимые работы. Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.)
Иногда будто слышу его голос. Живой. Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет. И во сне. Это я его зову.
Семь часов. В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины “Скорой помощи” заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины: “Пропусти меня!” – “Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо”. Держу ее: “Только посмотреть”. “Ладно, – говорит, – тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут”. Я увидела его. Отекший весь, опухший. Глаз почти нет. “Надо молока. Много молока!
– сказала мне знакомая.
– Чтобы они выпили хотя бы по три литра”.
– “Но он не пьет молоко”.
– “Сейчас будет пить”. Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют. Умрут. Но никто тогда этого не знал.
В десять утра умер оператор Шишенок. Он умер первым. В первый день. Мы узнали, что под развалинами остался второй – Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все – первые.
Спрашиваю: “Васенька, что делать?” – “Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок”. А я – беременная. Но как я его оставлю? Просит: “Уезжай! Спасай ребенка!” – “Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим”.
Прибегает моя подруга Таня Кибенок. Ее муж в этой же палате. С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом. Покупаем много трехлитровых банок с молоком. Шесть – чтобы хватило на всех. Но от молока их страшно рвало. Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги. Перестали ходить электрички, поезда. Мыли улицы каким-то белым порошком. Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации. Только военные ходили в респираторах. Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками. Пирожные лежали на лотках.
Вечером в больницу не пропустили. Море людей вокруг. Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, – та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел. Нас специально обманули. Чтобы мы не кричали, не плакали.
Ночь. По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону – сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене. Мы по ней идем. Ругаемся и плачем.
По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки. Брали с собой гитары, магнитофоны. Плакали только те, чьи мужья пострадали.
Не помню дороги. Будто очнулась, когда увидела его мать: “Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!” Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я – на шестом месяце беременности. Мне так плохо. Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: “Люся! Люсенька!” А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу. (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама. “Куда ты такая?” – плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.
Чернобыльская молитва
Мы воздух, мы не земля.
“. Надо прежде всего прорвать завесу неизвестности, окружающей Беларусь. Ведь для мира мы terra icognito – неизвестная, неизведанная земля. О Чернобыле все знают, но только в связи с Украиной и Россией. “Белая Россия” – так примерно звучит название нашей страны на английском языке.”
“Народная газета”, 27 апреля 1996 г.
“На территории Беларуси нет ни одной атомной станции. Из действующих АЭС на пространстве бывшего СССР географически к беларусской границе ближе всех размещены АЭС с реакторами типа РБМК: с севера – Игналинская, с востока Смоленская, с юга – Чернобыльская.
26 апреля 1986 г. в 1 ч. 23 м. 58 с. серия взрывов разрушила реактор и здание 4-го энергоблока Чернобыльской АЭС. Чернобыльская катастрофа стала самой крупной технологической катастрофой XX века.
Для маленькой Беларуси (население 10 млн.человек) она явилась национальным бедствием. В годы Великой Отечественой войны немецкие фашисты уничтожили на беларусской земле 619 деревень вместе с их жителями. После Чернобыля страна потеряла 485 деревень и поселков: 70 из них уже навечно захоронены в земле. В войну погиб каждый четвертый беларус, сегодня каждый пятый живет на зараженной территории. Это 2,1 млн. человек, из них – 700 тыс. детей. Среди факторов демографического угасания радиация занимает главное место. В Гомельской и Могилевской областях (наиболее пострадавших от чернобыльской катастрофы) смертность превысила рождаемость на 20%.
В результате катастрофы в атмосферу выброшено 50х10 Кu радионуклидов, из них 70% выпало на Беларусь: 23% ее территории заражено радионуклидами с плотностью больше за 1 Ku/км2 по цезию – 137. Для сравнения: на Украине заражено 4,8% территории, в России – 0,5%. Площадь сельхозугодий с плотностью загрязнения от 1 и больше Ku/м2 составляет свыше 18 млн. гектаров, стронцием 90 с плотностью 0,3 и больше Ku/м2 – около 0,5 млн. гектаров. Из сельхозоборота – выведено 2,4 тыс. гектаров земли. Беларусь – страна лесов. Но 26% лесов и большая половина лугов в поймах рек Припять, Днепр, Сож относятся к зоне радиоактивного загрязнения.
Как следствие постоянного воздействия малых доз радиации с каждым годом в стране увеличивается число больных с раковыми заболеваниями, умственной отсталостью, нервно-психическими расстройствами и генетическими мутациями. “
Сб. “Чернобыль”. “Беларуская энциклопедия”, 1996, с. 7, 24, 49, 101, 149.
“По данным наблюдений, 29 апреля 1986 года высокий радиационный фон был зарегистрирован в Польше, Германии, Австрии, Румынии, 30 апреля – в Швейцарии и Северной Италии, 1-2 мая – во Франции, Бельгии, Нидерландах, Великобритании, северной Греции, 3 мая – в Израиле, Кувейте, Турции.
Заброшенные на большую высоту газообразные и летучие вещества распространялись глобально: 2 мая они зарегистрированы в Японии, 4 мая – в Китае, 5-го – в Индии, 5 и 6 мая – в США и Канаде.
Меньше недели понадобилось, чтобы Чернобыль стал проблемой всего мира. “
Сб. “Последствия Чернобыльской аварии в Беларуси”. Минск. Международный высший Сахаровский колледж по радиоэкологии. 1992 г., с. 82.
“Четвертый реактор, именуемый объектом “Укрытие”, по-прежнему хранит в своем свинцово-железобетонном чреве около 20 тонн ядерного топлива. Что с ними происходит сегодня, не знает никто.
Саркофаг сооружали наспех, конструкция уникальная, наверное, инженеры-разработчики из Питера могут ею гордиться. Однако монтировали его “дистанционно”, плиты стыковывали с помощью роботов и вертолетов – отсюда и щели. Сегодня, согласно некоторым данным, общая площадь зазоров и трещин превышает 200 квадратных метров, из них продолжают вырываться радиоактивные аэрозоли.
Может ли саркофаг разрушиться? На это тоже никто не ответит, до сих пор невозможно подобраться ко многим узлам и конструкциям, чтобы узнать, каков у них запас прочности. Зато все понимают: разрушение “Укрытия” привело бы к последствиям даже пострашнее, чем в 1986-ом. “
Журнал “Огонек”, N 17, апрель 1996 г.
Одинокий человеческий голос
“Я не знаю, о чем рассказывать. О смерти или о любви? Или это одно и то же. О чем?
. Мы недавно поженились. Еще ходили по улице и держались за руки, даже если в магазин шли. Я говорила ему: “Я тебя люблю”. Но я еще не знала, как я его любила. Не представляла. Жили мы в общежитии пожарной части, где он служил. На втором этаже. И там еще три молодые семьи, на всех одна кухня. А внизу, на первом этаже стояли машины. Красные пожарные машины. Это была его служба. Всегда я в курсе: где он, что с ним? Среди ночи слышу какой-то шум. Выглянула в окно. Он увидел меня: “Закрой форточки и ложись спать. На станции пожар. Я скоро буду”.
Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось. Все небо. Высокое пламя. Копоть. Жар страшный. А его все нет и нет. Копоть от того, что битум горел, крыша станции была залита битумом. Ходили, потом вспоминал, как по смоле. Сбивали пламя. Сбрасывали горящий графит ногами. Уехали они без брезентовых костюмов, как были в одних рубашках, так и уехали. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар.
Четыре часа. Пять часов. Шесть. В шесть мы с ним собирались ехать к его родителям. Сажать картошку. От города Припять до деревни Сперижье, где жили его родители, сорок километров. Сеять, пахать. Его любимые работы. Мать часто вспоминала, как не хотели они с отцом отпускать его в город, даже новый дом построили. Забрали в армию. Служил в Москве в пожарных войсках, и когда вернулся: только в пожарники! Ничего другого не признавал. (Молчит.)
Иногда будто слышу его голос. Живой. Даже фотографии так на меня не действуют, как голос. Но он никогда меня не зовет. И во сне. Это я его зову.
Семь часов. В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, но вокруг больницы уже стояла кольцом милиция, никого не пускали. Одни машины “Скорой помощи” заезжали. Милиционеры кричали: машины зашкаливают, не приближайтесь. Не одна я, все жены прибежали, все, у кого мужья в эту ночь оказались на станции. Я бросилась искать свою знакомую, она работала врачом в этой больнице. Схватила ее за халат, когда она выходила из машины: “Пропусти меня!” – “Не могу! С ним плохо. С ними со всеми плохо”. Держу ее: “Только посмотреть”. “Ладно, – говорит, – тогда бежим. На пятнадцать-двадцать минут”. Я увидела его. Отекший весь, опухший. Глаз почти нет. “Надо молока. Много молока!
– сказала мне знакомая.
– Чтобы они выпили хотя бы по три литра”.
– “Но он не пьет молоко”.
– “Сейчас будет пить”. Многие врачи, медсестры, особенно санитарки этой больницы через какое-то время заболеют. Умрут. Но никто тогда этого не знал.
В десять утра умер оператор Шишенок. Он умер первым. В первый день. Мы узнали, что под развалинами остался второй – Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все – первые.
Спрашиваю: “Васенька, что делать?” – “Уезжай отсюда! Уезжай! У тебя будет ребенок”. А я – беременная. Но как я его оставлю? Просит: “Уезжай! Спасай ребенка!” – “Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим”.
Прибегает моя подруга Таня Кибенок. Ее муж в этой же палате. С ней ее отец, он на машине. Мы садимся и едем в ближайшую деревню за молоком. Где-то три километра за городом. Покупаем много трехлитровых банок с молоком. Шесть – чтобы хватило на всех. Но от молока их страшно рвало. Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги. Перестали ходить электрички, поезда. Мыли улицы каким-то белым порошком. Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации. Только военные ходили в респираторах. Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками. Пирожные лежали на лотках.
Вечером в больницу не пропустили. Море людей вокруг. Я стояла напротив его окна, он подошел и что-то мне кричал. Так отчаянно! В толпе кто-то расслышал: их увозят ночью в Москву. Жены сбились все в одну кучу. Решили: поедем с ними. Пустите нас к нашим мужьям! Не имеете права! Бились, царапались. Солдаты, уже стояли солдаты, нас отталкивали. Тогда вышел врач и подтвердил, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, – та, в которой они были на станции, сгорела. Автобусы уже не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел. Нас специально обманули. Чтобы мы не кричали, не плакали.
Ночь. По одну сторону улицы автобусы, сотни автобусов (уже готовили город к эвакуации), а по другую сторону – сотни пожарных машин. Пригнали отовсюду. Вся улица в белой пене. Мы по ней идем. Ругаемся и плачем.
По радио объявили, что, возможно, город эвакуируют на три-пять дней, возьмите с собой теплые вещи и спортивные костюмы, будете жить в лесах. В палатках. Люди даже обрадовались: на природу! Встретим там Первое мая. Необычно. Готовили в дорогу шашлыки. Брали с собой гитары, магнитофоны. Плакали только те, чьи мужья пострадали.
Не помню дороги. Будто очнулась, когда увидела его мать: “Мама, Вася в Москве! Увезли специальным самолетом!” Но мы досадили огород (а через неделю деревню эвакуируют!) Кто знал? Кто тогда это знал? К вечеру у меня открылась рвота. Я – на шестом месяце беременности. Мне так плохо. Ночью сню, что он меня зовет, пока он был жив, звал меня во сне: “Люся! Люсенька!” А когда умер, ни разу не позвал. Ни разу. (Плачет.) Встаю я утром с мыслью, что поеду в Москву. Сама. “Куда ты такая?” – плачет мать. Собрали в дорогу и отца. Он снял со сберкнижки деньги, которые у них были. Все деньги.
