Молитва когда есть мысли самоубийства

Bookitut.ru

Мысли о самоубийстве обычно посещают пребывающих в бесовской прелести

(Свт. Игнатий Брянчанинов. «О прелести»)

Некоторый чиновник, живший в Петербурге, занимался усиленным молитвенным подвигом и пришел от него в необычайное состояние. О подвиге своем и о последствиях его он открывал тогдашнему протоиерею церкви Покрова Божией Матери, что в Коломне. Протоиерей, посетив некоторый монастырь Санкт-Петербургской епархии, просил одного из монашествующих того монастыря побеседовать с чиновником. «Странное положение, в которое чиновник пришел от подвига, — говорил справедливо протоиерей, — удобнее может быть объяснено жителями монастыря как более знакомыми с подробностями и случайностями аскетического подвига». Монах согласился.

Чрез несколько времени чиновник прибыл в монастырь. При беседе его с монахом присутствовал и я. Чиновник начал тотчас рассказывать о своих видениях, — что он постоянно видит при молитве свет от икон, слышит благоухание, чувствует во рту необыкновенную сладость и так далее.

Монах, выслушав этот рассказ, спросил чиновника: «Не приходила ли вам мысль убить себя?» «Как же! — отвечал чиновник. — Я уже был кинувшись[1] в Фонтанку, да меня вытащили». Оказалось, что чиновник употреблял образ молитвы, описанный святым Симеоном, разгорячил воображение и кровь, при чем человек делается очень способным к усиленному посту и бдению. К состоянию самообольщения, избранному произвольно, диавол присоединил свое, сродное этому состоянию действие, — и человеческое самообольщение перешло в явную бесовскую прелесть.

Чиновник видел свет телесными очами: благоухание и сладость, которые он ощущал, были также чувственные. В противоположность этому, видения святых и их сверхъестественные состояния вполне духовны (Святой Исаак Сирский, Слово 55): подвижник соделывается способным к ним не прежде, как по отверзении очей души Божественною благодатию, при чем оживают и прочие чувства души, дотоле пребывающие в бездействии (Преподобный Симеон Новый Богослов, Слово о Вере, Доброт., ч. 1.); принимают участие в благодатном видении и телесные чувства святых, но тогда, когда тело перейдет из состояния страстного в состояние бесстрастное.

Монах начал уговаривать чиновника, чтоб он оставил употребляемый им способ молитвы, объясняя и неправильность способа, и неправильность состояния, доставляемого способом. С ожесточением воспротивился чиновник совету. «Как отказаться мне от явной благодати!» — возражал он.

Вслушиваясь в поведания чиновника о себе, я почувствовал к нему неизъяснимую жалость, и вместе представлялся он мне каким-то смешным. Например, он сделал монаху следующий вопрос: «Когда от обильной сладости умножится у меня во рту слюна, то она начинает капать на пол: не грешно ли это?» Точно: находящиеся в бесовской прелести возбуждают к себе сожаление как не принадлежащие себе и находящиеся, по уму и сердцу, в плену у лукавого отверженного духа. Представляют они собою и смешное зрелище: посмеянию предаются они овладевшим ими лукавым духом, который привел их в состояние уничижения, обольстив тщеславием и высокоумием. Ни плена своего, ни странности поведения прельщенные не понимают, сколько бы ни были очевидными этот плен, эта странность поведения…

Когда чиновник ушел, я спросил монаха: «С чего пришло ему на мысль спросить чиновника о покушении на самоубийство?»

Монах отвечал: «Как среди плача по Богу приходят минуты необыкновенного успокоения совести, в чем заключается утешение плачущих, — так и среди ложного наслаждения, доставляемого бесовскою прелестию, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается и даст вкусить себя так, как она есть. Эти минуты — ужасны! Горечь их и производимое этою горечью отчаяние — невыносимы. По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать её прельщенному и принять меры к исцелению себя. Увы! Начало прелести — гордость, и плод её — преизобильная гордость. Прельщенный, признающий себя сосудом Божественной благодати, презирает спасительные предостережения ближних, как это заметил святой Симеон. Между тем припадки отчаяния становятся сильнее и сильнее: наконец, отчаяние обращается в умоисступление и увенчивается самоубийством.

В начале нынешнего столетия подвизался в Софрониевой пустыни (Курской епархии) схимонах Феодосий, привлекший к себе уважение и братства и мирян строгим, возвышенным жительством. Однажды представилось ему, что он был восхищен в рай. По окончании видения он пошел к настоятелю, поведал подробно о чуде и присовокупил выражение сожаления, что он видел в раю только себя, не видел никого из братии. Эта черта ускользнула из внимания у настоятеля: он созвал братию, в сокрушении духа пересказал им о видении схимонаха и увещевал к жизни более усердной и богоугодной. По прошествии некоторого времени начали обнаруживаться в действиях схимонаха странности. Дело кончилось тем, что он найден удавившимся в своей келии».

Предотвращение самоубийства

(Из рассказов старцев Оптиной пустыни)

Это было в 1921 году. У меня была сослуживица, молоденькая женщина. Она очень привязалась ко мне и поверяла мне свои переживания, хотя я была моложе ее годами.

Часто говорила она мне, что, несмотря на внешнее счастье, — муж боготворит, мать его, что редко бывает, на руках носит ее, не говоря уж о шестилетней дочурке, которая жить без нее не может, — она чувствует какое-то неудовлетворение, тоску, предчувствие, что она должна что-то такое сделать, ради чего ей дана жизнь.

Случилось так, что на несколько месяцев я уехала из Москвы и о ней не имела никаких известий.

Приехав, я пошла домой с вокзала, занятая мыслями о скорой встрече с близкими людьми, о своей знакомой я совсем не думала.

Вдруг неожиданно передо мной возник ее образ, внутри прозвучали слова: «Вы совсем меня забыли, зайдите, сейчас зайдите». Я оглянулась, увидела, что, свернув в сторону, могу зайти к ней. И, повинуясь этому призыву, пошла к ее дому.

Позвонила раз, другой — никакого ответа, начала стучать. Открыл, наконец, ее муж. Я спросила:

— Что вы, смеетесь надо мной, издеваться пришли? — закричал он на меня. — В. ведь умерла больше месяца тому назад!

Узнав, что меня не было в Москве и я иду с вокзала, он успокоился, рассказал про ее смерть и признался, что мой стук и приход помешали ему выпить яд, который стоял перед ним.

Я рассказала ему, почему пришла. Яд был уничтожен, мой рассказ потряс его, он дал слово не пытаться больше покончить жизнь самоубийством, а молиться о ней и о себе.

Больше я его не видела, но узнала, что года через два он женился и был счастлив.

О смерти же В. он рассказал, что они все трое заболели сыпным тифом, особенно тяжело болела девочка. Врачи считали ее состояние безнадежным.

Легче всех болела В., она уже выздоравливала и ухаживала за мужем и дочерью. Узнав приговор врачей, она всю ночь молилась, прося Господа сохранить жизнь дочери взамен ее жизни. Молитва эта была услышана.

Врач на другой день был поражен, увидев здоровую девочку и умирающую мать. Она скончалась в тот же день.

Одна из главных причин самоубийства — неверие

(Архимандрит Амвросий (Юрасов). «О вере и спасении»)

Самоубийство — страшный грех, большая беда и для погибшего, и для родных, что остались жить.

Часто бывает так: умер муж, жена скорбит, скорбит сильно, почти каждый день ходит на могилку; думы круглосуточно, с ними ложится спать, с ними встает, а порой и сна нет, и доводит себя до такого состояния, когда демоны уже над человеком имеют власть. Мы знаем об этом из опыта, через исповедь. Наступает ночь, и мнимый муж возвращается. Каждую ночь приходит, и жена уверена, что муж вернулся, и спит с ним. Утром он собирается, уходит, а ночью опять возвращается. Но это не покойный муж, а демоны, что приняли его вид. И частенько мы видим: если человек не опомнится, не обратится к Церкви — кончает жизнь самоубийством.

Расскажу и такой случай, я прочитал о нем в «Церковных Ведомостях». В г. Бузулуки, что близ Оренбурга, одно время жил богатый человек. Был у него любимый сын. По тем временам нашли ему невесту, и она была ему не по душе. Хотели женить, и он от обиды повесился. Для родителей был страшный удар. Они — люди верующие, во многие храмы подавали и в монастыри — просили молиться. И все отказались. Поехали во святой град Иерусалим. И там отказались. Святая гора Афон отказалась… Нашли одного затворника, который посоветовал им на свои средства на колокольном заводе отлить самый большой колокол и пожертвовать в церковь. Так и сделали. Когда епископ стал колокол освящать, ударил в него 12 раз, как это положено, звук пошел тяжелый, заунывный, и епископ сказал: «Нельзя звонить им ни в праздники, ни в пост, а только, когда выносят покойника». Стенки колокола часто запотевали, от этой влаги постоянно гнил на колокольне пол, и его меняли. А потом пришло письмо со Святой Горы, в котором было написано: мы пытались молиться за самоубийцу, но Господь не принимает наших молитв… Не принимает Он и колокольного звона… Колокол сняли и погребли в земле.

II. Можно ли молиться за самоубийц?

«Милость должна сретаться с истиною»

(Из писем святителя Феофана Затворника)

Можно ли молиться за самоубийц? По какому-то недоразумению вопрос этот некоторыми считается у нас как бы доселе не имеющим определенного решения в нашей Церкви или, по крайней мере, признается таким вопросом, который должен подлежать всестороннему обсуждению и пересмотру со стороны церковной власти.

Из переписки святителя Феофана видно, что и ему не раз приходилось давать ответы по вышеуказанному вопросу. Правда, в его ответах на этот раз мы не находим чего-либо нового и выдающегося: святитель здесь так же, как и во всем остальном, касающемся положительного учения Церкви, строго держится канонических постановлений, но, нам думается, все же нелишним привести здесь его ответы, поскольку они излагаются им замечательно просто, убедительно и доступно для понимания каждого. Кроме того, нельзя не видеть из этих ответов, как мудрый святитель для умиротворения мятущейся совести вопрошающих старается предложить из сокровищницы своего сердца и некоторую долю христианского утешения в их скорби…

«Спрашиваете, — пишет он к одному из вопрошающих, — можно ли молиться за самоубийц? Церковь не велит — как же сыны и дщери будут молиться. Тут проглядывает покушение показать, что мы милосерднее Церкви и Самого Бога… Довольно ограничиться жалением об них, предавая участь их безмерному милосердию Божию… Мысль, что можно молиться о тех, кои удостоены церковных похорон, опирается на предположении, что разрешившие церковное погребение не признали убийцу убившим себя сознательно».[2]

С тою же целью — убедить недоумевающих в их неправильном взгляде на нашу Православную Церковь, — будто бы она непременно обязана руководиться во всех отношениях к людям не иначе, как исключительно лишь одним чувством любви, между тем как запрещение ее совершать молитвы о ком-либо, по их словам, значит на словах проповедовать одно, а на деле поступать совсем наоборот, преосвященный предлагает вниманию недоумевающим нижеследующее:

«Любовь, — говорит он, — всем законам и добродетелям, не только евангельским, но и человеческим, гражданским, есть основа; следовательно, всякое действие, согласное с законом, согласно и с любовью, и всякая оценка действия, сообразная с законом, или правосудная, сообразна и с любовью. Но любовь выше и шире закона. Есть действия любви, не определяемые законом положительным, и они нимало не противозаконны; но действия, определяемые законом и не исполняемые лицом подзаконным, суть беззаконны и любви противны, хотя бы они клонились ко благу кого-либо. Особенно это имеет значение в смысле юридическом. Если судья оправдает виновного против закона или наградит недостойного награды, то хотя и доброе по видимому окажет дело виновному и недостойному, но больше сделает зла, чем добра, нарушив любовь к общему благу, власти и правилам.[3] Хвалится, скажете, милость на суде… Так похвально поступлю я, если сумею оказать милость без нарушения правды суда, — иначе милость мою стоит бить батогами. Милость должна сретаться с истиною… Не лучше ли всего решает этот спорный вопрос крест Христов. Какая бесконечно великая там любовь, а вместе — какое бесконечно великое правосудие!»

Можно ли молиться за души самоубийц?

Из дневника архиепископа Никона (Рождественского)

Удивительное время мы переживаем! Поднимаются вопросы, тысячу лет назад уже решенные; переоцениваются ценности, веками оцененные; пересматриваются решения, от первых веков христианства состоявшиеся. И что особенно опасно: или забывают, или даже прямо не хотят справиться о том, как и на каких основаниях решала эти вопросы христианская древность, а иногда и сама Церковь, руководительница православной христианской мысли в те далекие от нас времена. Выходит, что наше поколение считает себя как бы умнее, талантливее и обильнее благодатными дарованиями, нежели великие мужи, носители духа христианского, жившие в веках, от нас отдаленных. Если такое самомнение сознательно, то оно преступно, оно свидетельствует об отступлении от Церкви, хотя пока в мысли, — но хочется думать, что больше творится все это бессознательно, как грех неведения, как последствие недостаточного воспитания в духе церковности…

В последние годы мутною, ядовитою волною разливается по родной Руси в разных видах неверие, и прежде всего — неверие в Церковь как живой организм любви, возглавляемый Христом Спасителем как воплощенною Любовью. И это неверие в Церковь иногда проявляется даже в тех, которые считают себя верующими в Бога. Для таких безразлично, как учит о том или ином предмете веры и жизни православная Церковь: они полагают, что вправе иметь о всем свое собственное суждение, не справляясь о том, что скажет св. Церковь. А таких вопросов современная жизнь выдвигает на каждом шагу множество. Вот тому пример: вследствие упадка веры вообще и озлобления как нравов, так и характеров умножилось число самоубийств. Убивают себя юноши, убивают себя 90-летние старики. Опустошается душа, расхищаются из сердца последние остатки веры, идеализма, стираются последние следы образа Божия, замирает дух, не остается никакой опоры для борьбы с искушением, и — человек решает: нет смысла больше жить и страдать, и в озлоблении на все, как мятежник, самовольно уходит из жизни. Такова психология большинства случаев самоубийств. В ее основе лежит неверие в промысел Божий, хула на благость Божию, отчаяние — смертные грехи, смертные потому, что не дают места покаянию, убивают дух, удаляют, гонят от человека спасающую Божию благодать. Человек добровольно и всецело отдает себя во власть врага рода человеческого, врага Божия, преграждает в себе все пути для благодати: как же возможно будет для него воздействие сей благодати?

Когда речь идет о спасении, мы должны всегда помнить, что Бог не спасает нас насильно: создать нас без нас Он мог, а спасти нас без нас — не хощет и, без нарушения правды Своей, потому — не может. Необходимо, чтобы человек при исходе из сей жизни имел бы хотя зачатки произволения ко спасению, чтобы, по крайней, мере, не отрицал возможности своего спасения, а следовательно, не терял надежды: мы молимся о тех, кто почил в надежде воскресения и жизни вечной, в ком осталась хотя бы искра надежды на Искупителя мира. Тогда Церковь молится и «о иже во аде держимых», по слову Василия Великого. Общий закон спасения выражен в словах Господа: «В чем застану, в том и сужу».

Таковы общие основания для суждения о том, можно ли молиться за души самоубийц. Но относительно самоубийц святой Тимофей, епископ Александрийский, на вопрос: «Аще кто, будучи вне себя, подымет на себя руки или повержет себя с высоты, за такового должно ли быти приношение (литургия) или нет?» — отвечает: «О таковом священнослужитель должен рассудити, подлинно ли будучи вне ума, соделал сие. Ибо часто близкие к пострадавшему от самого себя, желая достигнути, да будет приношение и молитва за него, неправдуют и глаголют, яко был вне себя. Может же быть, яко соделал сие от обиды человеческой, или по иному какому случаю от малодушия: и о таковом не подобает быти приношению, ибо есть самоубийца. Посему священнослужитель непременно должен со всяким тщанием испытывати, да не подпадет осуждению». Вот единственное исключение, допускающее молитву церковную за самоубийц! Человек совершил страшное преступление в состоянии невменяемости. Ясно, что нельзя его строго и судить за это. Бог в неисповедимых путях Своего промысла попустил такое несчастие, такое насилие со стороны врага рода человеческого в отношении к человеку, лишенному разума! Бог пусть и будет единственным его Судьею… Церковь, в смирении склоняясь пред непостижимыми судьбами Божиими, предает сего человека в руце милосердия Божия как лишенного возможности бороться с насилием диавольским. Впрочем, повторяю: в каждом отдельном случае вопрос о том, можно ли допускать церковное поминовение самоубийцы, должна решать церковная власть, которая берет на себя ответственность пред Богом за разрешение или запрещение такого поминовения. И это представляет тяжелое бремя для каждого епископа.

Самоубийства участились в последнее время до крайности, особенно среди молодежи. Полагаться на решение врачей, нередко и в Бога не верующих, нельзя: ведь такие врачи вовсе не обязаны входить в суждение по существу с духовной точки зрения о том, был ли самоубийца в состоянии острого помешательства и вне ума в момент совершения преступления; их забота хотя несколько успокоить живых, скорбящих родственников покойника, — и вот обычно они все самоубийства приписывают острому помешательству. А в глухом, отдаленном от епархиального города углу этот вопрос приходится решать местному священнику, у которого иногда и мужества не достает отказать в христианском погребении и поминовении самоубийцы ввиду возможных жалоб архиерею за отказ в этом со стороны родственников покойника. Ведь в наше время миряне забывают совсем церковное правило о подчинении своего смышления авторитету своего пастыря и духовного отца: они смотрят на него просто как на требоисправителя, который обязан непременно, без всяких рассуждений, исполнять их требование. Забывают известное еще в Ветхом Завете правило: послушание выше поста и молитвы, выше приношений и жертв. Когда им напоминают о церковных правилах, они обычно ссылаются на бывшие примеры разрешения и больше не хотят рассуждать… И совесть священника нередко насилуется мирянами, и священник вопреки совести, во избежание жалоб и дознаний, исполняет их требование.

Невольно думаешь: как же наша жизнь далеко уклонилась от того пути, какой ей указуется Церковью! Ведь выходит, что родственники самоубийцы как будто насильно, вопреки воле Самого Господа, который управляет Церковью и чрез иерархию указует ей правило жизни, хотят — да будет позволено так выразиться — втолкнуть несчастного в Царство Небесное.

Есть еще одна сторона вопроса о молитве за самоубийц, которую обыкновенно упускают из виду, хотя она едва ли не важнее всех теоретических суждений, которые, может быть, так сказать, в самой основе-то своей на нее и опираются. Эта сторона, так сказать, мистическая.

Помнить надо: что такое Церковь в своей сущности? По учению великого апостола Павла, она есть живое тело Христа Спасителя, коего Он Сам и есть Глава, а все верующие — члены, так сказать, живые клеточки сего великого организма, одушевляемого Духом Божиим. Молитва, по выражению покойного А. С. Хомякова, есть кровь Церкви, своим обращением привлекающая благодатные силы к обновлению всего организма. Она есть и дыхание любви, объединяющей всех верующих со Христом и во Христе. Любовь движет молитву, приводит ее в действие. Любовь приводит в соприкосновение душу молящегося с душою того, за кого она молится. Но сие соприкосновение бывает целительно для последнего только тогда, когда он еще не умер для тела Христова, когда он составляет еще живую клеточку сего тела, то есть не потерял общения со Христом, хотя он и болеет, хотя и не очищен от греховной нечистоты, но ушел отсюда с верою в молитвы Церкви, с надеждою воскресения во Христе. Тогда молитва любви, восходя к Искупителю мира, несет от Него исцеляющую благодать душе почившего, благодать, изливаемую любовью Христовой к тому, кто не потерял еще веры в искупительную силу крови, пролиянной за него на Кресте. Такая молитва и Господу угодна, как жертва любви за почившего, и для молящегося полезна, как животворящее дело его любви, как исполнение заповеди Господней. Такая молитва сливается с молитвою самой Церкви, молитвою — дерзну сказать — Самого Господа, яко Ходатая Нового Завета, яко Главы Церкви. Соединенная с таинством Евхаристии, она проникает небеса и отверзает двери милосердия Божия к почившим в вере нашим братиям и кровию Господа омывает их грехи. Отмый, Господи, грех зде поминавшихся кровию Твоею честною, молитвами святых Твоих, молится Церковь, когда опускаются частицы, вынутые за живых и умерших, в кровь Господню. Теперь примените сию мысль к тому несчастному, кто отсечен от Церкви невидимым судом Божиим за смертный грех отчаяния, в каком он умер как самоубийца. Может ли принести пользу такому уже мертвому члену Церкви, уже отсеченному от нее, молитва за него, хотя бы это была молитва всей Церкви? Конечно, не может. И причина тому не вне сего несчастного, а в нем самом, в том настроении, в каком он перешел в другую жизнь… А перемена настроения… там, в другом мире, невозможна, если не было зачатка такой перемены в сей жизни.

Бог насильно не спасает. Это — первое. Второе: невыносим свет для глаз болеющих. Невыносимо приближение к Богу для души, умершей в грехе нераскаянном. Кто знает? Может быть, наша молитва о человеке, умершем в состоянии ожесточения, будет только еще больше тревожить и усиливать в нем враждебные чувства к Богу… По крайней мере, относительно злых духов известно, что и сих отверженцев Господь готов был бы принять, но они сами того не желают в ожесточении своей гордыни. Посему вместо пользы молитва за того, кто ушел отсюда в нераскаянном грехе отчаяния и хулы на Бога, может и ему принести вред, и тому, кто за него молится.

Вред такому молитвеннику возможен еще и с другой стороны. Молитва не есть простое словесное ходатайство за другого, как иногда это бывает между людьми. Нет. Когда мы молимся за ближнего, молимся не языком только, не словами, а и сердцем, то воспринимаем память о душе его в свою душу, в свое сердце; воспринимаем по любви к нему и те скорби, какими он отягощен, и, уже как бы от своего лица вознося их к Господу, умоляем Его благость о помиловании или ниспослании ему спасающей благодати. Чем сердечнее и искреннее такая молитва, тем большую милость Господню она может низвести душе того, за кого молимся. И чем ближе нам человек этот, чем больше питаем мы к нему чувства любви, тем сердечнее бывает и молитва наша о нем. И если он жил на земле благочестиво и богоугодно, то, воспоминая в молитве его душу, тесно соприкасаясь, объединяясь с нею, мы незаметно делаемся как бы причастниками и той благодати, какая присуща была этой душе при жизни на земле, и тем добрым свойствам, коими она была украшена.

Посему-то молитва за почивших праведных людей весьма душеполезна и для нас самих спасительна. Не столько они получают от нас пользы, сколько мы воспринимаем от них духовной отрады и утешения. Над ними сбывается слово Писания: молитва его в недра его возвратится. С одной стороны, при одном простом воспоминании о лице, известном нам доброю жизнию, наша благоговейная мысль о нем уже услаждается красотою его духовного облика; с другой — он видит любовь нашу к себе и, конечно, в долгу у нас не остается: он, так сказать, показует Богу любовь нашу и по любви своей к нам приносит Богу теплую, чистую свою молитву за нас.

Но совсем другое дело, когда молишься за человека, который всю жизнь свою грешил тяжкими смертными грехами и не подумал об очищении их покаянием. Тут уже не отраду вливает молитва, а, напротив, сообщает молящемуся тягость, смущение, беспокойство. Да так оно и должно быть. Воспринимая память о душе усопшего, молящийся вместе с тем делается как бы общником и его душевного состояния, входит в область его душевных томлений, соприкасается его грехам, неочищенным покаянием, берет на себя и долю его душевных страданий.

И сие-то томление и страдание душою во время молитвы за умершего грешника, если он еще не погиб грехом отчаяния, доставляет ему отраду и облегчение, приклоняя к нему Божие милосердие молитвою любви. Но если его душа перешла в иной мир в настроении враждебном к Церкви, если она отвергла искупительные заслуги Господа Спасителя мира, то — как молиться за таких? Как можно допустить себя до некоторого прикосновения тому богоборному настроению, коим душа его была заражена? Как восприять в свою душу все те хулы и безумные речи и даже помыслы, коими была полна его душа, может быть, даже в самый момент смерти. Не значит ли это — подвергать свою душу опасности заражения таким настроением? Не напрасно же говорят, что самоубийство заразительно: при одном имени самоубийцы в душе возникает его образ, а с образом сим рисуется и то, как он окончил жизнь…

Как у человека, смотрящего вниз с вершины высокой скалы или колокольни, откуда-то появляется мимолетная мысль — броситься вниз, так нечто подобное бывает и при воспоминании о самоубийстве человека, особенно известного тому, кто вспоминает о нем и имел к нему отношение. Говорю о людях впечатлительных и слабых. А ведь в молитве, как я сказал, мы как бы соприкасаемся своею душою душе того, за кого молимся… Что если молитва о самоубийце, вообще Церковью воспрещенная, будет неугодна Богу. Если благодать Божия отступит от нас за нарушение заповеди о послушании Церкви? За то, что мы свое мнение ставим выше учения и правил Церкви?

О всем этом пусть подумают те, которые требуют от служителей Церкви молить об еретиках и самоубийцах.

А можно ли, скажут мне, молиться за самоубийц и еретиков на молитве домашней, частной, нецерковной? Отвечаю: молитва домашняя не может стоять в противоречии с церковною, тем более, что церковная молитва несравненно выше частной, домашней. Что такое моя одинокая, грешная, слабая молитва в сравнении с церковною. В церковной молитве моя немощная и, может быть, нечистая молитва очищается и несется к Богу на крыльях молитвы всей Церкви, всего сонма верующих, сонма всех святых Божиих. Не имею я дерзновения за премногие грехи мои к Господу Богу моему, тем паче дерзновения молиться о том, кто премного прогневал Его смертным грехом отчаяния; и как дерзну делать то, чего не дерзает делать Церковь? Ибо если бы она дерзала, то не воспрещала бы таковой молитвы…

Таково общее суждение о молитве частной, домашней.

Но мне скажут: как удержаться от такой молитвы особенно человеку, который был связан с самоубийцей узами кровного родства или был очень близок к нему по духу любви, — как удержаться от того, чтобы излить свою душу пред Отцом Небесным? Как не возвестить Ему печали своего сердца.

Но это — совсем другое дело. Никто не может запретить лично каждому из нас «изливать свою душу» в молитве пред Господом, «поведать Ему печали свои»: это — не одно и то же с молитвенным ходатайством за покойника. Мудрые, духовно опытные и обладавшие даром рассуждения старцы-подвижники удовлетворительно дают на это ответ. Так, известный Оптинский старец Леонид, скончавшийся в 1841 году, дал такое наставление своему ученику (Павлу Тамбовцеву), обратившемуся к нему за утешением по случаю полученного им известия о смерти отца, последовавшей от самоубийства: «Вручай как себя, так и участь своего родителя воле Господней, премудрой, всемогущей. Не испытывай Вышнего судеб. Тщися смиренномудрием укреплять себя в пределах умеренной печали. Молись преблагому Создателю, исполняя тем долг любви и обязанности сыновней».

— Но каким образом молиться за таковых? — спросил послушник.

— По духу добродетельных и мудрых так:

Взыщи, Господи, погибшую душу отца моего и, аще возможно, помилуй! Неизследимы судьбы Твои. Не постави мне в грех сей молитвы, но да будет святая воля Твоя!

Молись же просто, без испытания, предавая сердце твое в десницу Вышняго. Конечно, не было воли Божией на столь горестную кончину родителя твоего: но ныне он совершенно в воле Могущего и душу и тело ввергнуть в пещь огненную, Который и смиряет и высит, мертвит и живит, низводит во ад и возводит. При этом Он столь милосерд, всемогущ и любвеобилен, что благие качества всех земнородных пред Его высочайшей благостью — ничто. Для сего ты не должен чрезмерно печалиться. Ты скажешь: «Я люблю моего родителя, почему и скорблю неутешно». Справедливо. Но Бог без сравнения более, чем ты, любил и любит его. Значит, тебе остается предоставить вечную участь родителя твоего благости и милосердию Бога, Который, если соблаговолит помиловать, то кто может противиться Ему?

Так учил и утешал богомудрый старец своего ученика, бывшего в печали и скорби великой.

В этом наставлении и для каждого христианина, находящегося в подобном положении, есть много утешительного, успокаивающего душу в предании и себя, и покойника в волю Божию, всегда благую и премудрую… И верный, смиренный сын Церкви не станет требовать от Церкви большего.

Наставления, как молиться о самоубийцах

Оптинские старцы разрешали на келейной молитве поминать даже самоубийц, за которых по 14 правилу Тимофея Александрийского не может быть приношения в Церкви.

Преподобный Амвросий Оптинский писал одной монахине: «По церковным правилам поминать самоубийцу в церкви не следует, а сестра и родные могут молиться о нем келейно, как старец Леонид разрешил Павлу Тамбовцеву молиться о родителе его. Выпиши эту молитву… и дай ее родным несчастного. Нам известны многие примеры, что молитва, переданная старцем Леонидом, многих успокаивала и утешала и оказывалась действительною пред Господом».

О нашей отечественной подвижнице схимонахине Афанасии повествуется, что она, по совету Дивеевской блаженной Пелагеи Ивановны, трижды постилась и молилась 40 дней, прочитывая ежедневно по 150 раз молитву «Богородице Дево, радуйся» за своего в пьяном виде повесившегося брата и получила откровение, что по ее молитве брат освобожден от мучений.

Поминовение усопших, по смирению и за послушание Святой Церкви, перенесенное на нашу домашнюю и келейную молитву, будет ценнее в очах Божиих и отраднее для усопших, чем совершенное в храме, но с нарушением и пренебрежением уставов церковных.

Особенное внимание должно быть обращено на совершение в память усопших милостыни, которая, по словам праведного Товита, избавляет от смерти и не допускает сойти во тьму…

И ветхозаветные люди творили милостыню в память усопших, но только с некоторыми ограничениями. Раздавай хлебы твоя при гробе праведных, — наставляет сына праведный Товит, — но не давай грешникам (Тов. 4, 17). Всеобъемлющая христианская любовь уничтожает эти рамки. Прп. Федор Студит советует творить милостыню и за еретиков, а Оптинские старцы заповедуют то же делать и за самоубийц.