Молитва матушке сепфоры

Келейница матушки Сепфоры

Новый поворот в моей жизни

Смотрю на часы — шесть утра. Небо ещё тёмное, но это уже не ночь — брезжит, занимается неспешное зимнее утро. С трудом вылезаю из тёплой постели — печка остыла, холодно в стареньком домике! Надеваю валенки, уютный свитер. Растапливаю печь, и язычки пламени трещат весело и загадочно: «Здравствуй, новый день! Что принесёшь ты с собой?»

Светает. Иду за водой. Мне, горожанке, очень нравится топить печь, ходить за водой и дровами, расчищать дорожки от снега. И смотреть при этом на белоснежные стены и храмы Оптиной — их видно как на ладони. Нас разделяет только Жиздра. Я — в одиноком деревянном домике на окраине Козельска.

Когда просыпаюсь дома, в многоэтажном многоквартирном здании, обнаруживаю себя в эпицентре страшной суеты и спешки. В соседней квартире громко ругаются соседи. Они опаздывают на работу и выясняют, кто в этом виноват. В квартире напротив гремит рок-музыка. Под окном заводится дюжина машин и слышны раздражённые гудки и иногда крики. Эта нервная озабоченность передаётся и мне, и я ловлю в зеркале свой напряжённый взгляд и хмуро сдвинутые брови. Мимо дома спешат люди. Они постоянно куда-то не успевают, и оттого их лица безнадёжно суровы и озабоченны. Им некогда смотреть, как кружатся тихие снежинки и медленно розовеет небо.

А здесь, в этом одиноко стоящем домике, тишина. Я слышу, как неспешно падает снег, кружатся снежинки, сладко потягивается кошка Мурашка, потихоньку начинают чирикать птички. Слышу, как трещат дрова в печи. Мурашка сидит на подоконнике и следит за птицами. Прихожу с улицы с полными вёдрами воды, а в комнате уже тепло. Весело начинает посвистывать чайник — пора, хозяйка, пора пить чай! Хорошо!

Сейчас будем завтракать с Мурашкой, потом за работу! Я пишу для издательства Оптиной, сидя спиной у печки, а кошка уютно устраивается у меня на коленях. А за окном — снег и белоснежная Оптина. Что может быть лучше?

Мою идиллию нарушает неожиданный звонок мобильника: мой духовный отец объявляет мне, что через час за мной заедет попутная машина. У меня новое послушание: нужно на пару недель заменить сестру, которая ухаживает за старенькой схимонахиней. Едва успеваю задать вопрос: «А куда нужно ехать?» Батюшка как обычно немногословен: «Город называется Киреевск, матушку зовут Анастасией, она была келейницей старицы, схимонахини Сепфоры». В трубке гудки, и я сижу пару минут в растерянности. Затем начинаю собираться.

Сборы мои недолги. Первым делом — накормить и выгулять Мурашку. Вечером за ней приедут. Теперь сама. Чем старше я становлюсь, тем меньше мне нужно. Omnia meum mecum porto (Всё своё ношу с собой). Тёплый свитер, длинная удобная юбка, старенький ноутбук, такой же старенький фотоаппарат, несколько любимых иконочек, потрёпанный блокнот — и я готова к новому повороту в моей жизни.

Где-то там, далеко осталась моя старая привычная биография, в которой были постоянная и ответственная работа, трёхкомнатная квартира, полная вещей, каждая из которых казалась существенно необходимой. В той прошлой жизни всё было расписано по минутам и на годы вперёд. А теперь я — странница. И не знаю, что ждёт меня через час. И мне это нравится!

Не проходит и часа, как за окном раздается гудок — за мной приехали. В машине монахиня Феодосия, двое молодых людей и водитель Климент. В путь!

В машине громко по очереди читают акафисты. А у меня на душе тревожно. Я думаю о том, куда и к каким людям я еду. Вспоминаю, что читала о старице Сепфоре, о её келейнице и её дочери. Про городок, где они жили и куда мы едем. Достаю и смотрю карту.

Да, это довольно далеко. От Оптиной примерно четыре часа пути. Киреевск — небольшой городок в Тульской области, в сорока километрах от Тулы. Расположен на реке Олень, что в бассейне Оки. В этом городке великая подвижница нашего времени, старица Сепфора, провела большую часть своей жизни.

Жила она очень прикровенно. Молитвенный подвиг свой скрывала. Была уже прозорливой старицей, схимницей, к ней приезжали иеромонахи, игумены, протоиереи, а соседи недоумевали: «Почему это к нашей бабушке Даше из Оптиной столько батюшек приехало?» Она жила не напоказ, не было у неё цели прославиться. Старица Сепфора молитвенно стояла у истоков возрождения Оптиной пустыни и Клыкове.

В Киреевске сейчас живут дочка матушки Сепфоры, схимонахиня Иоанна, и её келейница, схимонахиня Анастасия. Матушка Анастасия была келейницей старицы Сепфоры в течение двадцати лет. Сейчас она очень болеет. Как же я буду ухаживать за таким человеком? Смогу ли? Справлюсь ли? Отвлекаюсь от тревожных мыслей и осматриваюсь.

Рядом в машине матушка Феодосия в инвалидной коляске, она уже старенькая. Молитвенница. Когда духовные люди пребывают в молитве, Господь открывает им многое. Про матушку Феодосию рассказывают, что она может объявить своим помощникам: «Сейчас к нам гости приедут». Перечислить, кто именно приедет. И через некоторое время гости действительно приезжают.

Потихоньку смотрю на матушку. А она тут же поднимает на меня взгляд, и взгляд этот умный и молодой. Сколько раз я видела такие мудрые и молодые глаза у стареньких монахов и монахинь, схимников и схимниц. Да, душа не имеет возраста. Такие люди, как матушка Феодосия, растут духовно и с годами превращаются в старцев и стариц, а не в стариков и старух.

Матушка Феодосия едет в гости к матери Иоанне. Парализованная, она в своей инвалидной коляске сама и руки поднять не может. А вот — едет в гости.

И, похоже, ни о чём не тревожится. Её спокойный взгляд, кажется, говорит мне: «Ну, что ты?! С Господом нигде не страшно!» И от этого мудрого взгляда я успокаиваюсь и присоединяюсь к общей молитве. В машине читают акафист святителю Николаю Чудотворцу, затем ещё акафист и ещё. Машина летит почти бесшумно над заснеженными полями.

И вот он, Киреевск. Деревья в инее, чистый белый снежок. Тихая, неяркая, но такая милая сердцу среднерусская природа. Городок нешумный. Широкие улочки. Дома кирпичные, трёхэтажные. В одном из таких домиков и живёт мать Иоанна.

Когда нам открывают дверь, мать Феодосия начинает громко петь «Взбранной Воеводе», и мы все подхватываем. Я успеваю увидеть квартиру, где жила матушка Сепфора, только краем глаза. Меня ждёт послушание. Матушка Иоанна приглашает меня заходить к ней в гости. И я отправляюсь к схимонахине Анастасии.

Знакомство с матушкой Анастасией

В её келье множество икон, постоянно горят лампадки, на стенах фотографии наставницы — старицы Сепфоры. У матушки парализована правая часть тела, и она нуждается в помощи и уходе. Подхожу к ней под благословение, и она осеняет меня крестом. И опять — удивительно молодые умные глаза! А улыбка! Матушка улыбается мне, и вся её келья будто озаряется светом и теплом.

При знакомстве со мной матушка плачет.

— Матушка, почему вы плачете?

— От радости, деточка! Я тебе очень рада!

Она говорит со мной так, как будто знала меня раньше. И мы вскоре начинаем общаться как давно знакомые люди.

Мне нужно будет помогать матушке передвигаться по комнате (она в основном лежит на кровати, но может сидеть в кресле). Нужно будет готовить еду и помогать кушать; стирать и прибирать в квартире; вычитывать длинное молитвенное правило. Когда я приехала, матушка была сильно простужена, на следующий день я вызвала к ней врача.

Тяжёлый бронхит с высокой температурой. Хорошо, что я умею делать уколы. Когда-то в университете у нас была медицинская кафедра. А потом, когда росли и болели мои детишки, пришлось пополнить медицинские знания и навыки. Так что матушке пригодилась моя «лёгкая» рука.

Матушка непроста. Смотрю на неё в начале знакомства: милая улыбка, морщинки на лице — и думаю: «Обычная добрая старушка». А она испытующе бросает на меня взгляд и вдруг спрашивает о возрасте. Я отчего-то смущаюсь и бормочу: «А сколько дадите?» Матушка называет цифру лет на десять меньше моего возраста. Вообще-то обычно мне столько и дают, выгляжу я моложаво.

Я киваю головой и улыбаюсь: «Ну да, примерно так я себя и чувствую».

Но матушка вдруг строго говорит: «А я думала, что тебе. » — и называет мой точный возраст. Я густо краснею. Вот тебе и обычная добрая старушка. С такой точностью мне ещё никто мой возраст не называл. Что это? Случайное угадывание?

Прямо на уме у меня побывала

Позднее я столкнусь с тем, что угадывает мать Анастасия поразительно часто. Так часто, что угадыванием это уже не назовёшь.

Перед чтением Псалтири спрашивает у меня:

— Как читаешь Псалтирь?

— Кладу закладку и читаю кафизму за кафизмой по порядку.

Хочу добавить, что кроме этого читаю ещё по благословению семнадцатую кафизму, получается две кафизмы в день, но прикусываю язычок. Вдруг скажет: «Читай вслух»? А правило у неё и так большое, у меня язык устаёт. Вот чудеса — болтать попусту никогда не уставал, а теперь молиться устаёт!

— Ну что ж, открывай закладку и читай.

Читаю. Заканчиваю и думаю: «А уж семнадцатую я потом прочитаю, про себя. А и не прочитаю, так отдохну. Устала я — целый день как белка в колесе». Но не тут-то было. Мать Анастасия строго спрашивает:

— Что дальше? Всё! Кафизму прочитали!

— Не-ет! Что тебе ещё духовный отец благословил читать? Ну, что ты мнёшься-то? Какую благословил ещё кафизму каждый день читать? Семнадцатую? Вот и читай! Давай-давай! В ней всё, она — золотая!

— Матушка! От тебя ничего не утаишь!

— Мне прежняя келейница всегда говорила: «Мать Анастасия, ты прямо на уме у меня побывала!»

— Матушка, ты у нас старица!

— Что ты, деточка моя, какая же я старица! Вот мать Сепфора — она старицей была, да. А я так просто, старая монахиня.

— Матушка, а как ты стала келейницей старицы?

Подарки старцев

— Ну, как. Я была тогда ещё молодая, твоего возраста. Была не то чтобы маловерующей, но в церковь некогда мне было ходить. Жила обычной жизнью, сыновей растила, мужа любила. Работа у меня была ответственная — в ОРСе. Так отдел рабочего снабжения назывался. Руководила. Начальником была. Одевалась красиво. Жизнь моя после знакомства с матушкой Сепфорой сильно изменилась. Как-то раз знакомая меня к ней привела. Просто так.

А у меня платье без рукавов, босоножки на ногах, пятки голые. Матушка смотрит и говорит: «В торговле работаешь — и что, ткани тебе на рукава не хватило? А на ногах это что у тебя?» Я смутилась. А она подарила мне, незнакомому человеку, чёрный платок и Псалтирь. Такие вот подарки.

Вышла я от матушки. Очень она мне понравилась, хоть и смутила. Понравилась тем, что исходили от неё необыкновенные доброта и любовь. Так и хотелось быть рядом с ней, никуда не уходить. Но платочек и Псалтирь вряд ли мне пригодятся, думаю. Чего это я буду при молодом муже платок чёрный носить?

А это матушка будущее моё мне предсказала. Скоро стала я неожиданно вдовой и покрыла этим платочком голову. И молиться начала. Стала к матушке ходить. А ей открыто было, конечно, что вместе с ней мы двадцать лет проживём, что буду я её келейницей.

— Матушка, а у меня примерно так же было. Мне тоже старец подарил подарок, который предсказал мне будущее.

— Что ты, деточка?! Ты встречалась со старцем?

И я рассказываю свою историю о том, как пару лет назад я трудилась на послушании в Псково-Печерском монастыре и даже смогла поговорить со старцем Адрианом. Он уже сильно болел. В свои восемьдесят семь лет старец продолжал принимать паломников, но всё чаще келейница выходила и говорила, что сегодня батюшка плохо себя чувствует и принимать никого не будет. Многие жили по неделе и больше, но попасть к старцу не могли. Так и уезжали. По милости Божией, так получилось, что меня он принял сразу же, говорил со мной долго и даже подарок подарил.

— Ну-ка, расскажи, деточка. Подарок, говоришь?

— Ну да. Знаешь, матушка, я зашла к нему, а он сидит в кресле, седой такой, слышит плохо, а глаза молодые и мудрые! Показал мне, чтобы я присела рядом. Я присела и отчего-то начала плакать. Плачу и остановиться не могу.

— Оля, это твоего сердечка благодать старца коснулась.

— Да, наверное. А отец Адриан погладил меня по голове и говорит: «Ну что, муж-то бросил тебя одну с детьми? Ну что ж, неси свой крест». А я ему говорю: «Муж у меня погиб, батюшка». А он улыбается: «Ну, я же говорю, что одну тебя с детьми бросил». И продолжает: «Да мы и знать не знаем, а жизнь-то у нас изменится. И очень скоро. Детишки выучатся, на ноги встанут. Господь и уведёт из мира. Приведёт в монастырь. Придётся и профессию поменять». А я слушаю и думаю: «Это про кого он говорит? Я на одном месте много лет работаю, руководителем. Уважают меня в коллективе, и успехи есть, и достижения. Мне-то уж точно перемена профессии не грозит». А он опять улыбается и говорит мне о моём будущем. Это я потом поняла, что он обо мне говорил, когда это сбываться стало.

— Олечка, ты не рассказывай о том, что ещё не сбылось. Нельзя.

— Да, матушка, я только духовному отцу рассказала. И он не благословил о том, что ещё не сбылось, рассказывать. А о подарке можно. Вот, значит, старец мне и говорит: «Ну, что же тебе дать на благословение?» А я так обрадовалась! Сижу и думаю: «Может, иконочку благословит?» А он мне и говорит в ответ на мои мысли: «Как же я тебе иконочку-то благословлю? Видишь, они у меня к стенке все прибиты». Мне даже страшно стало: «Всё старцу открыто».

И вот он говорит: «Знаю, что тебе подарить. Вот тебе кружка». И подаёт мне коробочку красную с позолотой. Благословил меня, маслом освящённым лоб помазал. Тут уже и келейница меня выпроваживает, бормочет: «Как же ты долго-то! Никто так долго не бывает! Устал батюшка!»

А я, счастливая, выхожу на улицу. «Вот, — думаю, — кружка батюшкина! Чай пить буду и старца вспоминать!» Открываю коробочку — а там подсвечник позолоченный! И крупные буквы: «Христос Воскресе!» Я озадачилась. Звоню духовному отцу и говорю: «Батюшка, отец Адриан сказал, что кружку мне дарит. А это и не кружка никакая, а подсвечник! Ошибся старец, значит, да?»

А духовник, который сам не раз бывал у старца Адриана, мне говорит: «Это не старец ошибся, это ты бестолковая! Ну как ты не понимаешь?! Вот кружка — с кружкой по храму ходят, люди в кружку милостыню бросают. А твоей кружкой теперь что будет?! Подумай-ка сама! Посмотри ещё раз на подсвечник. Подумай, для чего он служит. Да, для свечи. А свечу-то мы когда зажигаем? Ну, какая же ты бестолковая-то. Поняла?» А когда я домой из монастыря ехала, мне коллега позвонила и сказала, что нас ждёт реорганизация, и работу мы скорей всего потеряем. Так и случилось. Вот тебе и перемена профессии. Я рассказы писать начала. Потом тебе почитаю, если захочешь. Вот книга моя вышла.

— Да, Оля. Старец ведь тебе и про монастырь сказал. Вот и живёшь ты сейчас в Оптиной. И рассказы пишешь православные — вот тебе и «Христос Воскресе!» Обязательно послушаю рассказы твои. А подсвечник тебе ещё и по-другому пригодится. Я вот тебе чётки подарю. Какие? Ну, когда-то они матери Сепфоре принадлежали. Вот. Теперь твои будут. Держи-ка. Вот мы с тобой и рассказали друг другу о подарках старцев.

— Матушка, а ещё отец Адриан сказал, что я встречу старицу. А может, он про тебя говорил?

— Ну что ты, какая ж из меня старица? Положи-ка теперь меня на кровать. Устала я сидеть-то.

— Матушка, какая ты горячая, давай температуру померим.

Проси только терпения

Температура у матушки тридцать восемь. Дышит с трудом. А у неё и так болят ноги и рука. Паралич их согнул, и они не распрямляются. В монастыре я ухаживала за бабушкой, у которой тоже болели ноги. Но я делала ей по назначению врача обезболивающие уколы, и она часто принимала анальгетики. А здесь — никаких обезболивающих, только кроткая улыбка. И лишь по невольному стону и затуманенным болью глазам можно догадаться, как плохо матушке. Делаю ей укол антибиотика, назначенный врачом от тяжёлого бронхита с подозрением на пневмонию. Терпит молча, хотя укол этот болезненный.

И мне становится так жалко матушку, что я, охваченная порывом, прижимаю к груди её здоровую руку и начинаю шёпотом молиться:

— Батюшка, святой великомученик и целитель Пантелеймон! Матушка Сепфора! Помогите! Исцелите! Ну почему же вы не помогаете?! Ведь матушке так плохо!

А она поднимает здоровую руку и смахивает слёзы с моей щеки:

— Что ты, деточка, не молись так! Только терпения проси для меня! Болезнь — она что? Она человека не характеризует! И потом — они мне помогают! Вот вас посылают. Видишь? Не плачь! А я раньше, знаешь, была монахиня Пантелеймона. Мать Сепфора меня звала ласково: «Пантюша». Достань-ка маслица, вот там, на полочке, от батюшки Пантелеймона, сейчас мы с тобой им помажемся. Вот и будет нам лучшее лекарство. Поняла? Почитай-ка дальше Псалтирь-то.

Совместная молитва

Читаю дальше Псалтирь и с удивлением понимаю, что читать стало легче. А почему? Да потому что матушка молится со мной, и моя слабенькая немощная молитовка поддерживается твёрдой молитвой схимонахини. Я запнусь, а она мне слова подсказывает. Позднее я узнала, что мать Анастасия знает Псалтирь наизусть.

Читаю знаменитый, пронзительный по своему чувству покаяния, пятидесятый псалом, и, когда произношу последние слова: «Тогда благоволиши жертву правды, возношение и всесожегаемая, тогда возложат на олтарь Твой тельцы», матушка тихонько говорит:

— На этих словах умерла матушка Сепфора. И Оптинский игумен Антоний сказал: «Вот смерть праведницы».

Я молчу. Да, старица Сепфора и жизнь её были «жертвой правды», а её чистая душа и огненная молитва — лучшим при ношением Господу. Мы каждый день читаем матери Сепфоре акафист.

Особенно хороши утренние часы молитвы с матушкой Анастасией. В сумраке горят лампадки и освещают иконы и фотографии матушки Сепфоры. И потихоньку из этой сумеречности рождается рассвет и новый день. Мать Анастасия чётки из рук почти не выпускает, молится постоянно. И меня учит.

Молитва схимницы

А молитва схимницы — это молитва непростая. У меня вот с утра голова сильно разболелась. Обычно, если так заболит — то уж на весь день. Если обезболивающее не принять, ничего не поможет.

— Оля, ты чего морщишься?

— Да так, матушка, ничего. (Буду я ей, больной, на свою боль жаловаться! Ей и так плохо, температура опять поднялась!)

— Ну-ка, иди сюда. Голова болит, да?

Матушка несколько раз легонько гладит меня по голове.

— Иди-ка, приляг, полежи чуток.

Послушно иду и ложусь, хотя точно знаю, что теперь уж весь день с головной болью ходить буду. Но не проходит и пяти минут, как моя боль исчезает. Это матушка мне помогла! Самой так плохо, а она о других людях думает!

Рядом с матушкой мне страшно не было

Матушка подарила мне чётки матери Сепфоры. Чётки — подарок непростой. По ним молиться нужно. Они ко многому обязывают. А какая из меня молитвенница?! Матушка смотрит на меня с улыбкой и вспоминает:

— Сплю я однажды крепко, а мать Сепфора будит меня: «Вставай, Пантюша, ну что ты спишь?! Меня обокрали!» Поднимаюсь и иду, куда она показывает, в угол комнаты, а там у комода бесята матушкины чётки утащили и возятся с ними. Сами размером немного побольше кошки и в синих штанишках.

— Матушка! Ты что, их видела?!

— Старице духовный мир открыт был. Она всё видела. А по её молитвам и мне Господь открывал. Матушке бесы часто козни чинили. Она, бывало, скажет: «Ох, и надоели мне эти мальчишки в штанишках!» «Мальчишками» их иногда называла.

— А тебе было страшно?

— Рядом с матушкой мне страшно не было. Она была очень мужественная. Духовный воин. И меня учила быть мужественной. Она молится, и я с молитвой подошла, бесята врассыпную бросились. Я чётки подняла и матушке отнесла.

С опаской гляжу на подарок. Уж не эти ли чётки воровали? А мать Анастасия улыбается.

Господь сильнее

— Что, вообще страшно не было?

— Без матушки Сепфоры было и страшно. Поехали мы как-то на похороны матушкиной старшей дочки Александры в Загорск. Я и мать Иоанна. Мы тогда ещё были монахинями. Мать Иоанна поднялась в дом, а я осталась одна на улице. Стою и чувствую — кто-то сзади мне руки на плечи положил. И такая страшная тяжесть! И ужас почувствовала. Голову назад немного повернула, смотрю через плечо — бес! Лапы мне на плечи положил и в глаза смотрит в упор. Я ничего страшнее этого взгляда в жизни не видела. А в голове сразу — пустота. Ни одной молитвы вспомнить не могу. Только ужас леденящий. С трудом вспомнила и прошептала: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его. » — и бес тут же пропал.

Возвращаюсь домой, мать Сепфора мне двери открывает и — с порога:

— Ну что, посмотрела, какие бесы бывают?

Мать Анастасия молчит, вспоминает, видимо, переживая всё заново. Потом продолжает:

— Как-то в дом к нам стали ломиться какие-то мужики пьяные, бандиты, что ли, целая банда прямо. Матушка начала молиться — и тут же все исчезли. Тишина. Я спрашиваю: «Так это не люди?» А она: «Нет, Пантюша, это не люди». Учила меня, чтобы я не боялась. Нельзя бояться. Господь сильнее. Нужно быть мужественной.

В храме Всех святых в Туле стоим мы как-то с матушкой. А к нам подходит бесноватая. И начинает нас спиной прижимать к стене. Они, одержимые, бывают очень сильными. Так нас прижала, что мне уже дышать нечем. А матушка ждёт, не молится, хочет меня научить. Говорит: «Молись, Пантюша! Я буду Божией Матери молиться, а ты молись Николаю Чудотворцу!» Я еле-еле руку высвободила, и крестное знамение наложила, как эту бесноватую от нас отбросило и понесло волчком на улицу. Так она больше около нас и не появлялась.

Как птичка летала

— Матушка, а тебе рядом с такой подвижницей тяжело было?

— Нет. Совсем не тяжело. Матушка к себе была строга. А к людям она терпеливо относилась, с пониманием. Знала меру каждого.

Я слушаю и вспоминаю святых отцов: «Чем выше человек в духовном отношении, тем он строже к себе и снисходительнее к окружающим». А мы часто поступаем наоборот. Для себя находим всевозможные отговорки, легко извиняем свои такие «милые и невинные» слабости, ссылаемся на искушения, обстоятельства. А к окружающим строги и придирчивы.

А матушка продолжает:

— Мать Сепфора меня отправляла первое время в Оптину. Оптина тогда только восстанавливалась. Я готовила очень вкусно. Вот и несла послушание на кухне и в трапезной. На Пасху делала три котла по пятьдесят килограмм Пасхи и по пятьсот куличей. Вкусно получалось с молитвой-то!

— А для матери Сепфоры тоже готовила?

— Ну а как же! Она ела очень мало. Супу — три ложки. Ни больше и ни меньше. У неё такая чашечка маленькая была. Она скрывала, что мало ест. Бывало, скажет, что поела уже. Или сидит вместе со всеми за столом, пока другие тарелку супа съедят, она — пару ложечек. А вроде ест со всеми вместе. Все свои подвиги старалась скрывать, и молитву, и пост.

Сама ела мало, а очень любила угощать. Я привезу ей из монастыря подарки: конфет, печенья — а она радуется: вот, дескать, пустячки привезли! Сладости пустячками называла. Тут же всё и раздаст на гостинцы.

А один раз на Рождество собрали матушке подарки, а келарь ошибся и не тот пакет дал. Я приезжаю к матушке радостная: «Я тебе подарки на Рождество привезла!» Открываю пакет, а там только булки хлеба. А куда нам столько хлеба?! «Вези, Пантюша, хлеб назад!» Возвращаюсь с хлебом, а там уже келарь из дверей выбегает, извиняется. Сам понял, что ошибся, и другой пакет выносит с подарками. Привезла я это матушке, а она тут же всё и раздала.

Да, рядом с матушкой я никакого горя не знала. Она обо мне заботилась. Иногда я на исповедь ездила в Загорск, в Троице-Сергиеву лавру. Исповедаюсь, причащусь, возвращаюсь назад, а матушка мне тут же всё расскажет: у кого исповедалась, о каких грехах забыла рассказать. Конечно, я не нарочно забывала-то. А тут матушка всё напомнит, я в следующий раз их и исповедаю. Так что мне с матушкой очень хорошо жилось. Как птичка летала.

К нам приходит гостья. Она прихожанка местного храма и пришла проведать матушку. Но матушка особенно с ней не разговаривает. Просит угостить гостью и проводить её. Гостья пьёт чай на кухне и, заметив мой ноутбук, на котором по благословению я работаю для Оптинского книжного издательства, авторитетно объясняет мне, что компьютера касаться нельзя — в нём бес. И в телевизоре бес. И в сотовом. И вокруг одни бесы.

Работала она в больнице медсестрой, но ушла, потому что там ИНН, а он — бесовский.

— В ИНН хорошего ничего нет, — сдержанно соглашаюсь я. — Но ведь можно не принимать его. За это с работы не выгоняют. Неужели все верующие должны уходить с работы?! Кто же будет лечить наших родных, учить наших детей, выращивать хлеб — одни атеисты, что ли?

— А в наше время и лечиться нельзя! Прививки — бесовские. А также все лекарства. Старцы предупреждали, что в наше время только травами лечиться можно будет и никаких лекарств. И антибиотики — тоже бесовское, нечего схимонахине уколы делать.

Я пытаюсь возражать, но меня не слушают.

После ухода этой странной гостьи у меня в голове навязчиво продолжается спор с ней, и я нахожу аргументы, которые доказывают мою правоту. Успокоиться никак не могу. А ведь читала, что один из признаков идущих извне бесовских помыслов — их навязчивость. Иду к матушке:

— У меня такая брань против этой сестры! Она всех осуждает!

— Никого она не осуждает! И мы её осуждать не станем! — матушка прерывает меня и даёт понять, что разговор закончен. Я понимаю, что осуждать мы не будем.

— Ну-ка, иди сюда, деточка! — матушка ласково гладит меня по голове. — Не слушай её. Забудь всё, что она наговорила. Ну, всё, успокоилась?

И я чувствую, как брань отходит. И я больше не вспоминаю об этой странной гостье. А вечером мать Анастасия говорит задумчиво:

— Мать Сепфора людей сразу чувствовала, знала, кто чем дышит. Ещё в дверь не вошли, а она уже знала, кто придёт. Как-то пришла одна женщина. Пока она в прихожей раздевалась, мать Сепфора головой качает и тихонько говорит: «Ох, как пахнет тухлыми яйцами. Ужас-то какой». А я отвечаю: «Ничем и не пахнет, матушка, с чего ты взяла?»

А женщина эта как раскрыла рот, так и начала ругать всех. Такая злая оказалась! Очень злая! Ушла она, а я потом всю ночь уснуть не могу. Отчего — не знаю, только нехорошо мне как-то. А матушка мне говорит: «Ну, что сейчас почувствовала? Вот эта женщина такой след оставила от себя». А я думаю, даже у простых людей душа чувствует зло, а для старицы, наверное, это гораздо сильнее ощущается. Вот и матушка злословье, злость ощутила как отвратительный запах тухлых яиц.

Но это был не отец Амвросий

Дни бегут. Они наполнены мелкими хлопотами. Но эта хлопотливость освящается молитвой. Начался Великий пост, и мы с матушкой читаем кроме обычного правила Канон Андрея Критского. А перед Каноном она даёт мне читать толстую тетрадь, где аккуратным и красивым почерком написаны толкование и поучения святых отцов. Эти записи делала сама матушка. И сей час она просит меня читать как можно больше.

Толстая книга с повечерием, заутреней мне кажется такой длинной, а больная, с температурой, матушка слушает слова Канона, как будто пьёт живую воду. И я так остро чувствую свою собственную немощь, потому что для меня молитва — труд, к которому мне нужно себя принуждать. А для неё — радость и счастье.

— Матушка, я устала, всё, больше не могу читать.

— Олечка, ну, давай ещё немножко.

— Как же это трудно — постоянно молиться!

— Да какая там у меня молитва! Вот мать Сепфора — она жила молитвой, дышала ею. Для неё духовный мир был как открытая книга. Передохни, а я тебе расскажу, что вспомнила.

Вот как-то раз мы с матерью Сепфорой были в Оптиной. Её уже почитали как старицу. Когда в конце службы прикладывались к мощам преподобного Амвросия, обретённым в 1988 году, братия матушку всегда вперёд пропускала. Мощи тогда находились в деревянном гробу.

И вот как-то раз матушка наклонилась к мощам и стоит так. Две минуты стоит, три. Я уж думаю, может, ей плохо стало. Тихонько беру её за локоть. А она меня немножко так оттолкнула, сделала знак, чтобы я не мешала, и дальше стоит. И братия ждёт.

Наконец поднялась матушка, вышли мы с ней на улицу, а у неё такой вид необычный. Ну, думаю, старица что-то видела. А она мне и говорит: «Ну, что же ты мне помешала-то! Я ведь в первый раз батюшку увидела. Лицо его. Но это был не отец Амвросий!» Больше ничего не сказала.

— А кто же это был?

— Это был старец Иосиф, верный ученик и келейник батюшки Амвросия.

— Матушка, ты уверена, что правильно это запомнила?

— Подожди меня немного, я документы хочу посмотреть.

Получается, что матушка Сепфора знала об ошибке? Что-то я не помню такого, а ведь читала об обретении мощей Оптинских старцев. Я иду к себе, включаю свой ноутбук, выхожу в Интернет через модем и довольно быстро нахожу статью монаха Марка Хомича на сайте «Православие.ги» и нужный отрывок.

Внимательно читаю: «В результате обсуждения ситуации при раскопках 1998 года довольно скоро стало понятно, что произошла ошибка в рядах захоронений еще в 1988 году. И, таким образом, 16 октября 1988 года были обретены и выставлены для поклонения мощи старца Иосифа, а не преподобного Амвросия (как считалось ранее)».

Я читаю дальше статью и как будто переношусь в Оптину, радуюсь вместе с братьями, что теперь обретены и опознаны все мощи правильно. И ошибка-то была как бы не случайная, а символическая. «Братия вспомнили моменты из жития старца Иосифа, в которых говорится: «Жил при Оптиной пустыни древний старец-прозорливец, отец Пахомий, блаженный. Он очень любил отца Иосифа; и когда тот был еще простым монахом, отец Пахомий всякий раз, как с ним встретится, непременно попросит у него благословение. «Отец Пахомий, да я не иеромонах», — улыбнется ему отец Иосиф. «Удивляюсь, — ответит Пахомий. — Отец Иосиф все равно что отец Абросим».

Одна раба Божия, юродивая, была у старца Амвросия и, увидя отца Иосифа, сказала ему: «Вот было у одного старца два келейника; один из них и остался на его месте». Умре отец его, и аки не умре: подобна бо себе остави по себе. (Сир. 30,4)».

И потом я сижу и думаю, что келейник и достойный ученик старца становится подобным своему наставнику. А ученица — старице.

Тайна исповеди

Матушка готовится к исповеди и причастию. Должен прийти домой священник и причастить её. Она сидит и думает. Что-то вспоминает. Потом говорит мне:

— Тайна исповеди — великое дело. Вот как-то были мы с матерью Сепфорой в Туле в храме Двенадцати Апостолов, и она пошла на исповедь. А священник вдруг начинает громко её слова вслух повторять. Так что вся очередь слышит.

— А зачем он это сделал? Да и какие там грехи-то у старицы?

— Не знаю. Но он громко повторял вслух её слова. А грехи-то? Так ведь чем человек выше, тем больше грехов своих видит. Мы делами грешим. Греховными помыслами услаждаемся, принимаем их, обсасываем. А духовный человек, он любое малейшее приражение греховного помысла считает за свой грех. Ну вот, отошла матушка от него. И говорит мне потом: «Тайну исповеди разглашает. Ах как нехорошо!»

Ушли мы с ней домой. А она не столько за себя расстроилась, как обычный человек, который почувствовал бы себя оскорблённым, сколько за этого священника.

На следующий день приходим мы с матушкой в этот храм, а священника нет, вместо него другой служит. Мы спросили, где тот, кто вчера служил. А нам объясняют: «Сразу же после вашей исповеди ему позвонили и вызвали к архиерею. Назад и не вернулся. Не служит больше. Сняли. А почему — не знаем».

Думаю, что матушка молилась потом за него. И кажется мне, что по её молитве он урок понял. Служит, наверное, теперь снова.

Пожар и святая вода

По утрам даю матушке частицы антидора, которые она запивает святой водой. Наливаю ей из маленькой бутылочки в чашечку святой воды, а она задумалась, вспоминает. Потом говорит:

— Как-то у матери Сепфоры такая же маленькая бутылочка святой воды была. Я ушла по делам. А у неё тюль на окошке загорелся и пожар начался. Да такой сильный! А она одна. Передвигается с трудом, слепая. И водички святой маленькая бутылочка. Как она этот пожар смогла потушить — ума не приложу! Молитвой и святой водой?! Руки обожгла сильно, они у неё очень болели. Но она ни разу не пожаловалась — она была очень стойкой и терпеливой.

А я про себя думаю: «Да уж. Тут маленькая болячка, и ты весь уже изноешься, всех оповестишь, что приболел. А старица вон какая терпеливая была. »

Матушка задумчиво продолжает:

— А год назад у нас в Киреевске пожар случился в одном магазине. Всё сгорело подчистую. И — надо же так случиться! — осталась целой и невредимой одна единственная полка в магазине. Даже копотью ничего не покрылось на этой полке. А вокруг — пепелище. Стали смотреть, что же за полка такая чудесная. Что на ней лежит? А на ней лежит книжка про старицу Сепфору. Продавец читала в свободное время.

И вот, все, кто в том магазине работал и кто про историю эту услышал, бросились книжку про мать Сепфору покупать. Сколько было экземпляров в Киреевске — все с полок смели. Так-то.

О здравии схимонахини Анастасии

В Киреевске у меня были ещё встречи: с дочерью матери Сепфоры, схимонахиней Иоанной.

Пора расставаться нам с матушкой. Завтра мне в дорогу. Расставаться грустно. Успели мы привязаться друг к другу. Надеемся, что увидимся ещё. А я прошу всех прочитавших мои записки помянуть о здравии тяжко болящую схимонахиню Анастасию. Чтобы Господь продлил дни её жизни. Молитва старицы нужна всем нам.

православного журнала «Преображение».

Мы благодарны всем за поддержку!

Без Бога нация – толпа,

Или слепа, или глупа,

Иль, что еще страшней, –

И пусть на трон взойдет любой,

Глаголющий высоким слогом,

Толпа останется толпой,

Пока не обратится к Богу!

«. важно помнить — современная информационная среда пристально следит за любыми новостями, связанными с Церковью. И здесь я хотел бы сказать не только о журналистах — я бы хотел сказать вообще о людях, представляющих Церковь в глазах мирян, в глазах светского общества. Мы должны обратить особое внимание на образ жизни, на слова, которые мы произносим, на то, как мы себя ведем, потому что через оценку того или иного представителя Церкви, чаще всего священнослужителя, у людей и складываются представления о всей Церкви. Это, конечно, неверное представление, но сегодня, по закону жанра, получается так, что именно какие-то погрешности, неправильности в поступках или словах священнослужителей моментально тиражируются и создают ложную, но привлекательную для многих картину, по которой люди и определяют свое отношение к Церкви.»

Патриарх Кирилл на закрытии V Международного фестиваля православных СМИ «Вера и слово»

«Свобода создала такой гнет, какой переживался разве в период татарщины. А — главное — ложь так опутала всю Россию, что не видишь ни в чем просвета. Пресса ведет себя так, что заслуживает розог, чтобы не сказать — гильотины. Обман, наглость, безумие — все смешалось в удушающем хаосе. Россия скрылась куда-то: по крайней мере, я почти не вижу ее. Если бы не вера в то, что все это — суды Господни, трудно было бы пережить сие великое испытание. Я чувствую, что твердой почвы нет нигде, всюду вулканы, кроме Краеугольного Камня — Господа нашего Иисуса Христа. На Него возвергаю все упование свое»

26 октября 1905 год. Новомученик Михаил Новоселов в письме Федору Дмитриевичу Самарину

Человек всего более должен учиться милосердию, ибо оно-то и делает его человеком. Многие хвалят человека за милосердие (Притч. 20, 6). Кто не имеет милосердия, тот перестает быть и человеком. Оно делает мудрыми. И чему удивляешься ты, что милосердие служит отличительным признаком человечества? Оно есть признак Божества. Будьте милосерды, говорит Господь, как и Отец ваш милосерд (Лк. 6, 36). Итак, научимся быть милосердыми как для сих причин, так особенно для того, что мы и сами имеем великую нужду в милосердии. И не будем почитать жизнию время, проведенное без милосердия.

Copyright © 2012 Православный интернет-журнал “ПРЕОБРАЖЕНИЕ”